Татьяна Свичкарь - Звёздное море

Не так часто, но мать все же водила его, маленького, в гости к своим подругам. Все они тогда были молоды, все танцевали. Игорь знал, что его там ждет. Женщины – такие же худенькие, гладко причёсанные, как мать. И так же проступают вены на высоких лбах. И разговоры – взахлёб, упоённо – о балете – о сцене, партиях, учителях.

Он запомнил, как мамина подруга Людмила, рассказывала о своём наставнике.

– Оскорблял! Каких только гадостей ни говорил… Пока до слёз не доведёт – на сцену не выпустит. Так я и танцевала – сквозь слёзы. А теперь – как я ему благодарна, Матерь Божья! Театр – это же гадюшник настоящий, слова искреннего не скажи, лишний раз засмеёшься – тут же о тебе насочиняют невесть что. А мне теперь, – она покосилась на Игоря и сказала, – Однофигственно! Пусть хоть бомбу на сцене взорвут – на руинах танцевать буду!

«Маме бы немножко такой выдержки», – подумал Игорь.

Он вспомнил, как ездил с матерью на гастроли в Испанию. Первые несколько дней спектаклей не было, только репетиции. По вечерам Екатерина Сергеевна и Игорь подолгу гуляли по улицам Мадрида, впитывали в себя чужую жизнь, чужую старину.

Мама говорила что-то о корнях, о том, что никогда не привыкла бы здесь, не смогла уехать из России. А Игорь – для него это была первая поездка за границу – глазел вокруг, как маленький. И огни реклам плыли перед ним сверкающей каруселью.

Когда же они вернулись в гостиницу, мама поняла, что потеряла ключ от номера. Она пришла в отчаянье. Трясла свою маленькую, расшитую стразами сумочку, потом вывернула её прямо на красную ковровую дорожку. Как слепая прихлопывала ладонями, ощупывала рассыпавшиеся вещи – пудреницу, губную помаду, пачку салфеток, невесть как оказавшуюся тут брошку-бабочку, об которую тут же и укололась. И съёжилась, заплакала – сидя на полу. Вся такая маленькая, угловатая, палец сунула в рот, слизывает кровь…

Игорю показалось, будто он старше мамы на целую жизнь. Он взял её за другую руку, и заговорил: подчеркнуто медленно, спокойно. Как с маленькими детьми, которые ещё не все слова понимают.

– Успокойся. Сейчас я спущусь, позову кого-нибудь – нам откроют номер. А если мы не найдем ключ, нам дадут запасной.

Пройдёт много лет, прежде чем он поймет: мама – артистическая натура, и у неё каждая мелочь превращается в трагедию. Она плачет, заламывает руки, вся – воплощенное горе. Игорь понимал это, и что причина пустяковая – понимал, но все равно не мог оставаться равнодушным, и сердце у него сжималось, и он старался утешить мать.

А вот её подруга Людмила – веселая, и никаких трагедий не устраивает. Людмилу волнуют дела земные. Она говорит с мамой о том, что в последнее время расписание репетиций готовится на один день. Что будет завтра – узнаешь только накануне вечером. Неудобно ужасно! Урок, потом репетиции, короткий перерыв, и снова репетиции или спектакль. Не поешь, не отдохнешь. Не будешь же мотаться в короткий перерыв из одного конца города в другой. А дирекция театра будто считает: чем артистам хуже, тем лучше. Людмила тоже живёт в делах балета – но сиюминутных.

***

Если б Игоря спросили – он сказал, что балет ненавидит. Но не из-за фокусов дирекции, и не из-за того, что маму кроме танцев ничего не интересует.

Нет, балет стал его личным врагом в тихий вечерний час, когда он без стука, неслышно, вошел в мамину комнату, неся в руках «Детей капитана Гранта». Может быть, мама ему почитает?

Она лежала на диване, дремала, укрытая клетчатым пледом. Этот плед был всегда с ней. Она – то набрасывала его на плечи, кутаясь, будто в шаль. То, как сейчас, укрывалась им. Вся мамина энергия уходила на сцену. А дома она была хрупкой, усталой, всё время мерзнущей.

Она лежала, закинув руку за голову, вытянувшись, её ступни были обнажены. Игорь подошел – и забыл, о чем хотел спросить. Он не видел этого прежде. Он помнил маму в туфельках на высоких каблуках. Тридцать третий номер. Золушка. И маленькие ножки очень соответствовали всему маминому легкому, грациозному облику. А дома Екатерина Сергеевна неизменно носила мягкие сапожки, угги.

– Боже, как хорошо, – повторяла она, переобуваясь. Или ничего не говорила – только блаженный, облегченный вздох.

А то, что он видел сейчас… Это были не мамины ноги… нет… они принадлежали какому-то чудовищу. Неестественно длинные пальцы, и мизинцы, будто сломаны. Мозоли! Каменные, темные… На левой ноге ноготь на большом пальце синий, будто его молотком ударили… И это у мамы, которая так заботится о всякой мелочи – долго подбирает платья, украшения, если идет на званый вечер – несколько раз переменит прическу.

Игорь догадывался: не случилось ничего, из ряда вон выходящего. Маму не пытали, прищемляя ей ноги. Уродливые ступни, и летящий бег по сцене – две стороны одной медали. Но как же это больно – красота! Игорь помнит, что у него был такой же синий ноготь, когда он нечаянно зажал руку дверью. Но его мама, возводившая каждый пустяк в трагедию, как раз боль трагедией не считает. Для неё – это неважно. И для тети Люды неважно… Но простить мамино страдание – балету он не мог.

Он всегда был очень чуток к боли. И когда мама рассказывала что-то тяжёлое, историю о мучительном для нее выступлении, когда еле-еле додержалась до конца, она заметила, что Игорь взялся за виски:

– Что с тобой?

– Больно… Будто смычком по сердцу…

Мама запомнила это выражение, и впредь спрашивала: «О спектакле рассказать? Но там будет такое… смычком по сердцу. Так хочешь послушать?»

А в тот раз она, почувствовав возле себя Игоря, пробудилась от дремоты, перехватила его взгляд, и поспешно укутала ноги. При этом она улыбкой старалась показать сыну, что это – ерунда, ничего…

– Зато как красиво, – сказала она, – «Пуанты» по-русски как раз и означает – «остриё, точка». Мы касаемся земли двумя точками, а то и одной. Вот и мозоли… Летать можно только на мозолях…

И потрепала его волосы.

– Что, и у птиц на крыльях есть мозоли? – спросил Игорь, и поскольку Екатерина Сергеевна ответила не сразу, пояснил сам себе, – У них не видно. У них – перья.

– Ты у меня тоже пойдешь в хореографическое училище, – сказала мать, как о решенном, – Сам узнаешь, что это за жизнь.

Он замотал головой:

– Нет, нет…

Но Екатерина Сергеевна никак не среагировала на это его «нет», видимо, просто решила не настаивать в ту минуту. Однако судьбу Игоря она для себя определила.

– Пойми, – доказывала она мужу, который не пребывал в восторге от того, что сына сделают «балеруном», – Игорь же будет идеальным Зигфридом… у него данные, я-то понимаю…

Игорь чуть не взвыл:

– Так вы это серьёзно?! Хорош издеваться, я танцевать не пойду!

Он представил: искалеченные пальцы, все тело болит, и ежедневная каторга у станка…