Сергей Венедов - Игра в бирюльки

В каком-то смысле культурная служба посольства стояла особняком от политических баталий. Дипломаты «основных направлений» (политика, экономика и т. п.) взирали на «культурников» свысока, не признаваясь, что им осточертело видеть кислые лица бюрократов из Кэ д`Орсэ и что на самом деле им завидно знать, что служебные обязанности некоторых товарищей по работе состоят в том, чтобы присутствовать на концерте французской эстрадной звезды во Дворце конгрессов, известного симфонического орекстра в зале Плейель или на вернисаже модного художника. В качестве особого подарка Кранцев воспринял сообщение о скором отъезде на родину своего начальника Дремова. Действительно, тот вскоре покинул Париж все с тем же надменным и недовольным видом, наподобие героя французского водевиля о Супердюпоне, который прославился тем, что получил золотую пулю в задницу.

После его отъезда Кранцев имел возможность еще много раз убедиться в торжестве искусства над политикой, хотя и мучился от необходимости представлять страну ГУЛАГа в стране мушкетеров. К тому же его кумир, незабвенный Ив Монтан, в эту же самую пору уже перешел в стан самых ярых противников несчастной Страны Советов, где, по его выражению, не было «ни свободы, на милых маленьких радостей», то есть благополучия основной массы рядовых жителей. Утешением служило то, что многие другие известные французские артисты, с которыми приходилось встречаться Кранцеву, плевали на политику и не гнушались общением с «забавным» сотрудником совпосольства.

Большим сюрпризом и огромной радостью стало, например, согласие самого грандиозного итальянца во французском кино Люка Винсенте поехать в разгар холодной войны на Московский международный кинофестиваль, бойкотируемый многими западными киноактерами. Установить контакт Кранцеву помог знакомый профессор русского языка из Сорбонны. Получив подтверждение по телефону, он помчался в бюро «Аэрофлота», расположенное в самом центре Елисейских Полей, чтобы забрать билеты на самолет для кинозвезды. Там, к своему удивлению, он обнаружил, что звезде предусмотрены билеты экономического класса. На его возражения плюгавый начальник бюро с кривой улыбкой и довольно высокомерно ответил, что г-н Винсенте для него – обычный пассажир и никаких других указаний из Москвы на его счет не поступало, а на рекламу ему наплевать. К счастью, экипаж авиалайнера думал по-другому, и, когда Кранцев подвел знаменитого Люка к командиру, у стюардесс округлились глаза и открылись рты от восхищения. Они наперебой обещали усадить любимого артиста в первый клас и угостить, как положено по законам русского гостеприимства.

Через четыре дня Кранцев встречал актера на выходе в аэропорту Шарль-де-Голль – Руасси. Уже в машине итальянец расчувствованно признался:

– В общем, дело было так. Ваш министр кино, как его там, сложное имя, на третий день пришел в отель пожать мне руку. Между тем у меня было время прогуляться и посетить этот, как его, ГУМ, большой магазин на Красной площади. Должен сказать, что мясо на прилавке-то не очень. И уж больно много народу толпится… очереди. А вот журналисты ваши – симпатяги, много их пришло на встречу, похоже, смотрят французское кино.

В своем далеком провинциальном детстве привыкший к нескончаемым очередям на 30-градусном морозе Кранцев усвоил простую истину: чтобы не замерзнуть, надо двигаться. Согреваться желательно бегом или быстрой ходьбой, удаляясь как можно дальше и быстрее от места холода. С тех пор он и предпочитал бег в качестве способа перемещения по дороге в школу или для встречи с друзьями, а также в надежде удалиться подальше от своих забот и тревог. С того момента, как в качестве неожиданного подарка ему был преподнесен Париж, интенсивность виртуального бега усилилась. Надо было оставаться на беговой дорожке и преодолевать препятствия, решая, как поступить дальше со своей жизнью, лавируя между двумя реальностями: внутри и за пределами стен посольства. Но в отличие от героев Годара дыхание ему все же удавалось переводить. В конце концов, он же был искусным советским дипломатом – надо было лавировать, чтобы ускользнуть от реальности, не навредив себе и своей семье. Задача не из простых.

Продолжая «бег с препятствиями по пересеченной местности», Кранцев не переставал задаваться детскими вопросами. Например: надо ли сваливать сейчас? С последующим вечным ответом: «Настоящей свободы все равно не будет между жерновами той или другой спецслужбы». Его понятием свободы была прежде всего возможность пойти, купить и без оглядки прочитать журнал «Экспресс» или газету «Фигаро», с их измышлениями против Страны Советов. И потом затеряться в многотысячной толпе граждан, даже не помышляющих ни о каких спецслужбах. Лениво присесть за столик уличного кафе где-нибудь в квартале Сен-Жермен, Данфер-Рошро или на одной из живописных парижских улиц, недосягаемых для сотен отказников и диссидентов, даже для академика Сахарова, запертого в Горьком в состоянии армрестлинга (неужели нет русского термина?) с тоталитарным Домовым, правда, уже слабеющим. А он, чертов Артемка Кранцев, в Париже совершенно свободен усмехнуться, заслышав очередную нудную речь очередного гениального секретаря КПСС, конечно, желательно за стенами Бункера и не на глазах у парторга, но в присутствии своего товарища по работе Бори Егорова, не опасаясь, что тот стукнет, да и куда сейчас стучать-то.

Борису было вообще наплевать на политические условности. Париж был ему сужден и дарен по должности его папаши – советника секретря ЦК КПСС по внешним связям. Ему даже не надо было изображать из себя верного ленинца, потому что с детства он привык жить при капитализме, в роскошной шестикомнатной квартире элитного дома на Кутузовском проспекте, если капитализмом можно было назвать привилегии высоких членов партийной номенклатуры с их продуктовыми пайками, дачами и спецбольницами. Кутузовский помимо своей ширины и красоты строений был удобен еще и тем, что кратчайшим путем, через Рублевское шоссе, связывал закрытые дачные поселки Барвиху, Усово или Успенское с рабочими помещениями партии в Кремле или на Старой площади. При полном отсутствии рисовки и выпендрежа Борис питал все же слабость к разным маленьким изящным штучкам вроде передовых зажигалок, замысловатых брелков для ключей, дорогих запонок, фирменных галстуков и ценных авторучек. Мальчик прилежно учился в школе, потом в МГИМО и вырос законченным жеманфутистом (от французского «плевать на все») и гедонистом. Его любимым спортом в Париже стало посещение ранним утром в субботу загородного оптового продовольственного рынка Ранжис, бывшего Чрева Парижа, чтобы выбрать свежую, вкусную еду и насладиться зрелищем тонн привлекательной снеди, разбираемой с пяти утра владельцами ресторанчиков и простыми французами. К черной икре Боря был совершенно равнодушен – объелся в детстве, предпочитал устрицы и улитки, запивая их марочным бургундским. Водку пил по мере наличия повода и количества, а выпив, не стремился затянуть «Калинку» или «Рябинушку». Просто замолкал и добродушно усмехался. Добряк.