Сергей Венедов - Игра в бирюльки

Генрих Бальян, генконсул, уже паковал чемоданы и выглядел окончательно подавленным всей этой историей под конец своей миссии в дорогой его сердцу Франции. Он крепко запомнил, как после героических дней в маки его папаша Ашот, навсегда унося в душе любовь к стране галлов, вернулся на историческую родину, где в порядке вещей, для профилактики, со всеми своими иностранными наградами был отправлен на десять лет в заповедные сибирские края как французский шпион . И вот теперь сыну Генриху выпала сомнительная честь покинуть эту землю в качестве советского шпиона. Вся дипломатическая карьера коту под хвост. Было от чего закручиниться.

Кранцев, с его провинциальным происхождением и дипломом специалиста по странам Африки, никогда не увидел бы заветной Франции, заповедника для отпрысков номенклатуры, если бы не работа вожатым в пионерлагере МИДа в годы учебы в МГИМО. И не просто вожатым, а любимым предводителем пионеров, в рядах которых значилась маленькая и шустрая Сима Бальян, дочка будущего генконсула в Марселе. Папа хорошо запомнил лицо скромного парня в нефирменной футболке, от которого в восторге была его несовершеннолетняя дочь.

Отьезд генконсула был отсрочен на несколько дней, на время очередного съезда Французской соцпартии, проходившего на территории консульского округа. На съезд идеологических противников была направлена важная делегация КПСС во главе аж с секретарем ЦК и свитой дармоедов. Партийные бонзы прибыли насладиться бесплатной роскошью средневекового замка. Каждое утро и вечер в течение достопамятных пяти дней Бальян и Кранцев, несмотря на разделявшие замок и Марсель 180 км, должны были являться на поклон делегатам – не надо ли чего? Стоит ли уточнять, что большие люди , имея доступ к изысканному столу и халявному арманьяку, вовсе не нуждались в присутствии консульских людишек. Но так было положено. И Кранцев напрасно пытался поймать неземной взгляд товарища Артухова, ведущего обозревателя главной партийной газеты страны, но не сумел поймать даже его тени, если тот вообще ее отбрасывал. Они с генконсулом возвращались за полночь, усталые, смущенные бессмысленностью поездок, но счастливые очутиться на уютном диване в прихожей генконсульства, чтобы тоже перед сном пропустить по бокалу арманьяка, но уже бальяновского. Щедрое утреннее солнце Прованса поутру будило Артема ласковыми лучами, отогревая, словно продрогшего пса.

На третий день съезда Кранцеву разрешили присутствовать в зале заседания, и тут на его долю – и к ужасу двух рассеянных охранников именитого главы советской делегации – выпало неожиданное испытание: в задних рядах что-то грохнуло, и началась паника. Позже выяснилось, что у кого-то упал портфель с бутылками, но в момент паники молодой дипломат генконсульства раньше растерявшихся охранников подскочил к секретарю ЦК, чтобы прикрыть его телом и провести к запасной двери. Этот подвиг не остался незамеченным другим важным членом делегации, советским послом в Париже всемогущим Касьяном Степановичем Беловенко. Он публично похвалил скромного вице-консула перед членами делегации, уточнив и запомнив его имя. Солнце вроде бы начало выглядывать из-за туч…

После отъезда Бальяна Кранцев сразу почувствовал, как вакуум вокруг него стал сгущаться. Единственный мидовский коллега, консул Бочков, руководивший работой учреждения в отсутствие генконсула, на поверку оказался страшным и подловатым резонером, виртуозом партийно-канцелярской демагогии, пребывавшим постоянно в поиске каких-либо провинностей или проколов в действиях коллег, чтобы можно было их держать на крючке. Как ни странно, все другие «товарищи по работе» из других контор, вечно отсутствовавшие в генконсульстве, при встрече с Кранцевым проявляли и то больше тепла, чем ядовитый и подозрительный Бочков. Кроме, конечно, тех, чья роль состояла в угадывании тайных помыслов сослуживцев и пресечении их возможной вербовки противником и, соответственно, перехода в стан врага, что политически подрывало и компроментировало бы советский режим. Эти вообще со всеми общались медово-сахарными манерами.

Нет, конечно, господа любезные, на исходе 80-х годов прошлого века советские дипломаты уже не были обязаны, как при Сталине, представлять ежедневные рапорты о своих контактах с иностранцами. Совместное обитание разных служб под крышей МИДа протекало без напряжения и без принуждения, как нечто само собой разумеющееся, тем более на таких маленьких островках Советии, как генконсульство в Марселе. Изображать дружбу и сотрудничество трех и более ведомств было своего рода неукоснительным правилом игры, которое никто не нарушал. Монотонного времени долгих одиноких вечеров за высокими решетками генконсульства было вполне досточно Кранцеву для того, чтобы понять размеры своего «осадного положения» в золотой клетке, и это напрочь отбивало вкус удовольствия от пребывания в стране развитого капитализма. Очень быстро ему стало ясно, что совдипломат на Западе должен принять на себя роль добровольного заложника или даже тройного суперагента, сталкивающегося с тремя видами сомнений в отношении своей персоны со стороны: а) граждан и спецслужб страны пребывания, б) родной контрразведки или «тайной полиции» своего собственного посольства и в) самого себя, чтобы никогда не выдать своего подавленного состояния духа, смятения или недовольства, вызванного первыми двумя пунктами.

За неимением особого выбора Кранцев в первый раз вышел на люди в обществе симпатичного коллеги, другого вице-консула из числа «ближних соседей» – назовем его условно Большим спортсменом, – кандидатом на ближайшую высылку. Вдвоем они отправились, разумеется, на праздник местных коммунистов, восторженных и смелых мечтателей, единственных искренних друзей СССР во Франции в ту пору. Кранцев не раз задавался вопросом, как и почему можно стать и оставаться коммунистом в стране, где существует рельная свобода выбора, когда тебе известна вся правда о торжестве «всепобеждающего» марксизма-ленинизма и «достижениях» сталинизма. Поразительно, сколько бравых малых или великих идеалистов накопилось тогда в «красном поясе» на юге Франции, во всех этих Арлях, Ля Сейнах или Грассах. И все они бескорыстно делились теплом своих сердец и непритязательным, кисловатым вином с советскими товрищами, которые были не ко двору во многих других местах. Конечно, независимо от членства в компартии, все эти простые французы имели нормальное жилье, приличную работу, не жили впроголодь и не стояли в трехчасовых очередях за убогой колбасой, сливочным маслом или тем же красным вином, как их многочисленные далекие камарады в Совдепии. Но что самое главное, будучи коммунистами в капстране, они не опасались за свою жизнь и свободу, как их братья и сестры по духу в далеком, загрязненном промышленными отходами Труханске, закрытом для посещения иностранцами. Французские товарищи даже в страшном сне не могли себе представить жизнь своих собратьев по классу за «железным занавесом».