Светлана Богданова - Клуб сочинителей эротики. Главы и интермедии

Но сначала… Он предпочел бы послушать ее стихи. А если они будут невыносимы? Ужасные слова, нелепый ритм, сбивчивые рифмы, если это будет поток дурновкусия, который невозможно остановить ничем… Если она не зря стесняется читать? А вдруг единственным выходом будет просто заткнуть уши и смотреть на то, как движется ее лицо, когда она произносит свои сочинения вслух, просто наблюдать за ее телом, абстрагируясь от того, что у нее в голове? Возможно ли это?

И как только эти мысли пришли ему в голову, ведь еще неделю назад он говорил ей, что она другая, глубокая, что она пишет иначе! Он был не в состоянии представить себе, как бы она могла писать плохо. Но это – тогда, когда они сидели рядом и пили кофе. А теперь его одолевали сомнения и подозрения. Касающиеся не чего-то настоящего, по-киношному, по-литературному настоящего, например, что она подослана какими-то силами, что она каждую неделю пишет отчеты о работе Клуба, что она предательница, что она желает лишь чего-то самого скучного, обыкновенного – денег, славы, мужа побогаче… Нет, его мучила неуверенность исключительно по поводу ее литературных талантов. Как он нелеп в этих своих сомнениях, какие глупости ему приходят в голову, словно ему пятнадцать, а не сорок! Удивительно, неужели люди никогда не меняются, неужели они, оказавшись в сумеречных зонах эмоций, например, в состоянии легкой влюбленности, ведут себя и в восемьдесят так же, как тогда, когда они были подростками?

Легкая влюбленность. В этом он себе признался. Не очень понятно, почему, но он действительно был слегка влюблен в Карину. Вот, стоило только это сформулировать, как Максим ощутил странное болезненное состояние. Теперь это было не просто любопытство. Теперь это была боль. А что, если?.. Что, если она не согласится читать сегодня стихи? Что, если они будут ужасными? Вот, снова – страх разочарования.

Как сказал однажды его преподаватель в институте, «разочарование – это плохо, ведь оно означает, что было очарование, а очаровываться не стоит». Он очарован. Очарован и совершенно разбит.

Максим оказался в центре в тот самый момент, когда сухой ледяной ветер понес по улицам мелкую поземку, и большинство москвичей решило сегодня никуда не ходить, а посмотреть кино и заказать себе на дом ресторанную еду. Порывы ветра подталкивали Максима то в спину, то в бок, и он, повинуясь этой силе, ощущая ее не столько как природную, сколько как городскую, силу, которая не могла бы существовать без окружающих домов, деревьев и следов человека, – быстро шел по Большой Никитской, щурясь и присматриваясь сквозь обледенелые ресницы к вывескам. Куда бы сесть? Где я мог бы провести пару часов, попивая кофе и пытаясь вбить хотя бы пару слов в ноутбук?..

Каждая кофейня здесь выглядела очень уютно и в то же время отчужденно. Буквы сияли бледным неоном через сероватую дымку ненастного, совершенно уже зимнего, дня. Двери казались запертыми наглухо, хотя было видно, что, на самом деле, все заведения работают и открыты. Вот здесь он не смог бы просидеть и получаса, а здесь, пожалуй, смог бы, но уж никак не час. Почему? – А бог его знает, просто такое ощущение. Как-то неловко, что ли, будет занимать столик так долго, сидеть с ноутбуком, задумываться, показывать бездельничающим официантам эту свою задумчивость и свой неожиданно накатывающий энтузиазм. А между тем, впереди еще целый день, и с такими настроениями, пожалуй, он должен будет сменить десять кафе, чтобы вечером прийти в Клуб – слегка заранее.

Максим свернул в пустынный переулок. Здесь было странно тихо. Об ограду бились сухие ветви дикого винограда с парой красных листочков, заиндевевших на морозе. Должно быть, летом эта ограда скрыта под пышной растительностью, и кажется, будто ты не в Москве, а в каком-то южном приморском городке. Среди безжизненных веток вдруг зажегся шарик фонаря, и Максим остановился и стал смотреть на этот яркий желтоватый светильник слезящимися от ветра глазами. Он и сам не знал, зачем стоит здесь, почему не идет дальше. Пожав плечами (как будто на него в этот момент кто-то смотрел, и ему, неведомому наблюдателю, надо было показать, что вот, пешеход задумался, и сам от себя не ожидал этой остановки, а сейчас двинется в путь), Максим сделал несколько шагов и увидел кованную калитку, на которой было написано название ресторанчика, скрывавшегося за оградой. Может быть, у них есть датчики движения и фонарь загорается, когда по переулку кто-то идет, – вне зависимости от времени дня?..

Максим толкнул калитку и вошел во двор. Пустые столы и скамьи словно заброшенного летнего ресторана, были покрыты тонким инеем. На коричневатой траве газона вертелся в снежном смерчике обрывок крафтового пакета. Дорожка шла и уводила вниз, по лестнице, в полуподвал, где источал теплый желтоватый свет маленький семейный ресторанчик. Максим, держась за шаткие перила и боясь поскользнуться на ступеньках, аккуратно спустился и, рванув дверь, вошел внутрь. В нос ему ударил теплый запах кофе и хлеба, и ему почему-то ужасно захотелось остаться тут. Надолго.

Он положил кончики пальцев на клавиатуру и замер. В голове было пусто, он разглядывал крошечную капельку кофе, стекавшую по краю толстой фаянсовой чашки. Чтобы эти чашки не опрокидывались на ветру, – вспомнил Максим экскурсовода, юлившего между столиками парижского кафе позапрошлым летом и болтавшего без умолку, как болтальная машина, эдакая мясорубка, в которую достаточно было закинуть любую жирную картинку, чтобы на выходе получить мягкое и легко усваиваемое ее толкование.

Экскурсия – это хорошо, это надо запомнить, решил Максим, моргнул, перевел взгляд с кофейной капли на светящийся экран ноутбука и снова замер. Он никак не мог понять, что бы еще такое придумать, как бы сделать очередное цирковое шоу еще более ослепительным и возбуждающим. У него уже были прозрачные велосипеды, ездившие по шкурам зверей и щекотавшие наездниц разноцветными перьями (идею он подсмотрел когда-то в Музее Секса в Праге), женщины-змеи в золотых клетках, сквозь прутья которых пытались проникнуть верткие дрессировщицы с длинными синими языками и в леопардовых трико с особыми прорезями в самых разных местах, был и клоун, утешавший сразу трех плачущих девушек, и струнный квартет, состоявший из виолончелисток и арфистки, которые невесть что вытворяли со своими инструментами, да так искусно, что музыка лилась и не прерывалась ни на секунду, тогда как сами музыкантки испытывали весьма извращенные виды блаженства…

Максим сидел за столиком в совершенно пустом ресторанчике. Рядом на блюдце лежал свежайший субботний круассан. А в голову не приходило ни одной новой мысли. Зато о Карине он думал постоянно.