Александр Лейбо - Дедсад

Под фанфары таких комплиментов, разнофигурно и победоносно, мы подошли к съедобной части события сложившимся квинтетом. Из двух ёлок умышленно вышла музыка и, немного постояв, тоже присела рядом и больше никуда не отлучалась.

Все рассели сь как пришлось и некоторое время смогли пообсуждать стычку, разглядывая на столе то, что Захар послал.

Потом грянули тосты, но затем, перестроившись, пошли по цепочке… Молодые и обаятельные официантки крушили обаятельностью не только волю мужчин, но и воспоминания дедсадовских женщин, хотя особых антагонизмов не наблюдалось и всё шло мягко, с танцами и короткими выступлениями художественной самодеятельности.

Постепенно Берзень станцевал столько танцев с инструктором по китайской гимнастике, что и она поняла, что стоит за этим количеством. Похоже, по этой причине неожиданно приехала его жена и тоже станцевала с ним профилактический блюз перед самоуверенным отъездом. Событие оказалось зрелищным, а зрелищность раскрепощена и малопредсказуема.

Я смотрел на всё это с благодарностью к сыну; несомненно, нам чего-то такого не хватало… Ещё бы: осколки поколения, мы походили на чудом уцелевшие сувениры «Союз – Аполлон», подстаканник в честь партсъезда КПСС, тарелку «Миллион тонн кубанского риса», ситечки, щипчики, блюдца и чайнички из разномастных сервизов.

Союз нелепостей, лишённых каких-либо планов на будущее… И скрашивали это лишь некоторая буржуазность и веселость происходящей постановки.

Немного позже в дедсад стали подтягиваться дети или их представители, нас пытались разобрать по домам, но мы аргументированно сопротивлялись… И тогда они подсаживались к столу… И появлялось ощущение, что не все сервизы перебиты, что получается стилистическое пополнение образов. В первую очередь за счёт отпочковавшихся от нас – нас или почти нас, в какой-то степени нас, но уже в совершенно другой интерпретации судеб.

Хороши были все, даже те, которым было нельзя. По большому счёту, нельзя было всем, и поэтому все были хороши.

После четырёх рюмок Павлиади продолжил беспорядочно предлагать соревноваться в армреслинге. В конце концов его спортивная карьера нарвалась на серьёзного претендента, и Жорес Иванович с возгласом: «Вот кому я сейчас рога пообломаю!» – собрал вокруг этого поединка активных ротозеев. И когда Василий Спиридонович по всем правилам свернул руку полководца, зритель разразился эмоциями, а Жорес Иванович ушёл от позора и вернулся только через полчаса, когда Павлиади уже умер.

Он умер как всегда неожиданно, от счастья победы, перенапряжения и последней рюмки. Заваливаясь без чувств, он успел произнести:

– Карету мне, карету…

Приехала карета скорой помощи, сделала укол, и он влюбился в первую попавшую в поле зрения медсестру, ту, которая дала ему за одну тысячу рублей ещё одну путёвку в жизнь. Скоропостижность смерти и скоропостижность жизни совершенно непостижимым образом соседствовали в этом человеке и даже иногда делали его выдающимся.

Жореса Ивановича привёл шахматист. Полковник-генерал, переживший внезапную вспышку аллергии, был с красными глазами. Оказавшись за столом, он попросил водки, после чего все дети сказали своим родителям:

– А тебе хватит!

Родители согласились и взяли свои рюмки, в которых было что попало и что осталось.

– Ну, за победу поражения! Я бы так сказал, – провозгласил Жорес Иванович, глядя на своего победителя, демонстрирующего всем физический этюд «Возрождение Феникса». Растратив небольшую паузу, подмигнул ему красным глазом, выпил и запел: – Парня в горы возьми, рискни!

– Там поймёшь, кто такой, – подхватил «бэк-вокал».

И тут, прямо в сакраментальной песне, мне захотелось сказать авторский тост. Берзень по-прежнему танцевал с инструктором по китайской гимнастике, и теперь в этой непрекращающейся танцевальной сцене просматривалась интонация из фильма «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»

Официантки влились в атмосферу полностью и перевели обслуживание на «шведский стол». Их интеллектуальный уровень решили потрясти сразу двое – Самолапов с художником. Захар пару раз куда-то уезжал и приезжал с дочерью Светланы Андреевны, но меня бдил и ни в чём не подозревал.

Итак, я влез в песню в то время, когда некоторые слова уже придумывали по ходу, лишь бы наполнить мотив.

– Ребята! – сказал я. – Я всем благодарен, начиная от мамы с папой, а также жене, которая уехала в Австралию и оставила меня на Захара. Всем вам, потому что мы встретились с вами в одно время в одной географической точке и, невзирая на разную «поколенность», пожили чуть-чуть вместе, как могли… А теперь давайте будем строить планы, не потакать общественной системе, которая востребованных людей не всегда ценит, а вопреки пессимистичным прогнозам геронтологов и медицинской статистике – давайте строить планы! Иначе, смею вас уверить – завянем! Врите всем о возрасте и живите в том, который вам больше всего подходит, остальное оставьте администрации Бога. Бурные и продолжительные аплодисменты, переходящие в поцелуи!

Так и вышло, нас уже можно было расселять по планете, распространять уживчивость и дальнозоркость.

– Бушманский! Я тебя курить учила? Кольцами? – неожиданно заявила Светлана Андреевна.

– Да! Учила, именно кольцами.

– А ты не сподобился меня разглядеть? Люди! Я выхожу замуж!

– Началось… В кои-то веки хорошенькое вышло баловство, и то лопнуло… – развёл я руками, и весь пенсвзвод насторожился. – Кто этот несчастный?

– Я прошу руку и сердце у Бушманского, по-моему – эта выходка к месту и дорогого стоит. И потом, я на самом деле хорошая, – закончила Светлана Андреевна.

– А что? – сказал Жорес Иванович.

Честно говоря, такого жизнь совершенно от себя не ожидала, а её комментаторы тем более…

– А что? – спросил я у лучших представителей всего человечества.

– Горько! – намекнул «бэк-вокал».

И музыка вспотела от беспрерывно танцующей пары в бессмысленном магнетизме человеческого существования. Тут же, у нас на глазах, не спеша проходила весьма помолодевшая жизнь, и каждому из нас она казалось своей. Все фамилии ей были известны и судьбы тоже.

Комната была закупорена. За циркуляцию воздуха отвечали два клапана – форточка и дверь. Форточка стояла у чугунной батареи, а её место было заклеено куском ватмана, который превращали в «сито» шариковыми ручками. Осенью поверх приклеивали другой ватман, и считалось, что невинность окна восстановлена. Сейчас было «сито» – это значит, наступила весна или, может быть, даже лето…

С дверью было сложнее – она много раз падала навзничь, но в объяснительных на имя коменданта утверждалось, что всякий раз она это делала сама, без посторонней помощи… Сколько раз падала, столько раз её и присобачивали… Дело дошло до того, что со временем ей пришлось жить, как сторожевой собаке. Могла впустить или не впустить внутрь…