Александр Лейбо - Дедсад

Никто не помнил, как и с кем Шама (или Шамик) протёк в семнадцатую, но то, что он её занял, – это был факт. Занял он её продолжительным, но неожиданно прекращающимся сном.

Студентам он годился в отцы, но никто кроме студентов этого не видел и не понимал.

Сам Шамик чувствовал себя изнутри своего сна, и ему тяжело было принять то, что тело его анатомически полуразобрано и что эта «расчленёнка» никогда не закончится. Но всё оказалось не так грустно…

– Поссать! – приказал он самому себе и сам же вызвался это за себя осуществить… Уцелевшей рукой он нащупал левую руку, лежавшую недалеко, на полу, и вставил её точно так же, как вставляют оторвавшиеся руки пластмассовым куклам. Вывернул на место голову, подобрал ногу и включил ночник, который осветил внутренний мир «кубизма» своей маломощной розоватой душой. И его предчувствия подтвердились: в комнате он был не один.

– Дядя, свет-то зачем врубать? – спросила девушка, сидящая на ком-то верхом. – Виталик, это ты?

– Нет! – ответил не-Виталик.

– Слышь, «ковбойка», а я писать хочу! – взмолился Шама. – Покажи, куда! Умоляю!

– Покажу, где… По коридору держись левой стороны, там и найдёшь пункт приёма…

Дверь гавкнула голосом голодной суки и выпустила великовозрастного сыкуна. В комнате, из которой вылупился Шамик, ночь находилась в непрерывном состоянии… Свет божий состоял из смеси электрического и солнечного света и проникал повсюду, кроме семнадцатой.

В коридоре, он был длинным параллелепипедом, Шамик держался левой стороны, он прищуривался и слегка подпрыгивал… Босой, больной, чужой, в атласных трусах, он поражал своей независимостью и целеустремлённостью.

Народец оказался вполне дружелюбен, молод и свеж, а Шамик мысленно не сомневался, что тот и этот свет как-то перепутались и теперь правильнее бы выпить, чтобы не заостряться. Обратный путь оказался значительно лучше и мистичнее, поскольку, не зная номера комнаты, он сразу попал в семнадцатую. Резкий переход из света снова в ночь забросил его во что-то привычное и менее позорное, чем его настоящая жизнь.

В конце концов руками он нашёл себе пустую кровать и тот же самый ночник. Включил его на короткое время для последнего осмотра перед «астралом», и предчувствия опять оправдались: он был не один.

– Дядя Шамик, свет ни к чему! – сказала обнажённая наездница.

– Ты не Виталик? – спросил дядя Шамик.

– Нет! Я не Виталик!

– У вас что, здесь кино снимают? Это ВГИК?

– Это ночь! Она здесь всегда… Так всё устроено… А теперь спи…

– А где в такой ночи можно промочить глотку?.. Умираю ведь.

– Ты хочешь выпить или попить? – поинтересовалась любительница верховой езды.

– И выпить и попить, можно и наоборот!

– Посмотри в холодильнике, что найдёшь – всё твоё! – посоветовали оба.

В итоге Шамик попил чего-то холодного и исчез из этого мира на несколько часов, оставив после себя гору обломков собственного тела, на которых сидела душа и горько подражала погорельцам. К концу некоторого времени в семнадцатую привели Виталика и спросили:

– Это твой кент?

– Хер его знает, может, когда за мной и приблудился.

Зрители воспользовались ночником, и кто-то из них признал:

– Не, ребята, это лама! Это точно лама! Смотри в какой позе, и трусы атласные…

– Это Шамик!

– Это дядя Шамик!

– Пить! – всем своим видом произнесла человеческая загадка.

– Дайте Шамику попить! – сказал Олег Милованович, аспирант факультета, подоспевший к началу реанимационных процедур.

– Что дать? – засуетились активисты.

– Что значит «что»? Пиво, конечно… Не воду же, ёханый бабай!

– Шамик Сослоев?! Рыба художественного стиля, на любой вкус, с некоторыми пупырышками… Лауреат! – охарактеризовал его аспирант.

– Это что, кличка? – физически не поверил зритель.

– Я тебе дам «кличка», придурок! Ты ещё скажи… Ничего не говори! – молвил аспирант и, повернув брови, куда-то справился…

Шамика напоили пивом и обследовали. В знак благодарности он показал пульс и язык. Пиво подействовало сразу, и так дело пошло, что ему придумали одежду, которая на треть оказалась его собственной.

А потом… потом и ещё раз потом был Петровский бульвар, и целая скамейка, пахнущая сиренью, и газеты, подброшенные специально, чтобы он узнал, который сейчас век, который сейчас год, что это за город беснуется в его воображении и в чьих он до сих пор трусах, просто из уважения к первоисточнику…

И всё-таки ещё раз… Потом подсели девушки и стали пить пиво и рассказывать друг другу обо всём, что им причитается…

– Кто даст позвонить бесплатно, того нарисую! – выступил с бизнес-предложением Шамик. Девушки прервались и безбоязненно отдали оба телефона.

Валентин Рогов разбирался в художниках с детства – отец зачал его в художественной мастерской его матери, прямо в мастерской и прямо в матери. Впоследствии он всегда говорил:

– Никогда не пей с женщиной наедине, пей всегда при свидетелях, и желательно в особых общественных местах.

К счастью, Валентину это не пригодилось, и он проживал другую жизнь, затягиваясь от предчувствия денег, которые подтекали к нему из разных источников, в том числе и от некоторых художников, атмосферу которых он унаследовал.

Шамика было жаль невероятно, надо было суметь потеряться после юбилейной выставки, и никто его не мог разыскать. Трагикомичность ситуации только усилилась, когда его наградили «заслуженной» или «народной» премией, а вручить её было некому. Кто-то сказал, что Шамик вымотался и внезапно загрустил, да так загрустил, что пропал внутри Москвы – лучше не придумаешь для бесплодных поисков. Спустя пару дней Шамик сам всплыл…

– Валик, у тебя простой номер… Извини, конечно, – это Шамик… Что-то я потерялся, а сейчас на Петровском бульваре… Может, ещё пригожусь… Живу в долг у двух девушек…

– Шамик, ты Мудила Петрович! Куда тебя смыло?

– Откуда я знаю? Одно за другое зацепилось, и я, короче говоря… Вроде как уже в конце… Сильно искали?

– Мудила Петрович, тебе «народную» премию дали, а ты сдристнул…

– Валик, но всё же поправимо?

– Конечно, ты же правильный и предсказуемый, а это главное для поощрения творческой интеллигенции.

– Валик, хорош морализировать! Опять, что ли, раскололось государство, прости господи? Подумаешь, Шамик чуть-чуть исчез. Если хотят, то наградят, если не захотят, не наградят – это же решают не зрители, а чиновники, живущие духовными интересами страны!

– Всё, вижу… Заговорил голубь… Теперь я за тебя спокоен… Давай, Шамик, я через пару часов уезжаю, так что времени только на обрезание…

– Валик, далеко или надолго?

– На полмесяца, девушке обещал показать много моря и немного гор. Всё, Шамик, спешу!