Наталья Волохина - Ну ты мужик или нет? Сборник рассказов

Но Пушкин не забыл. Через некоторое время вдруг объявился в моей театральной компании с кем-то из знакомых. И снова меня удивила его способность вспыхивать смущенным румянцем, коей не страдали мои друзья – лицедеи. Пушкин казался недалеким, косноязычным, что и подтверждал сам, не боясь показаться смешным. «Я парень малограмотный, от литературы и театра далекий, что с меня взять – мастер из ПТУ». Не знаю, сколько тут было эпатажа, сколько лукавства, сколько желания понравиться своей непосредственностью. Никогда, ни в этот момент, ни позже, я особенно не интересовалась Пушкиным, он всегда оставался для меня забавным, смущенно-влюбленным парнем, одним из многочисленных поклонников. Он появлялся, краснел, дарил цветы, исчезал, спасаясь от жестокой Снегуркиной иронии. Так продолжалось много лет. Больше того, я долго не догадывалась, что он в меня влюблен! А уж про его краснение, учащенное дыхание, дошло только после замужества. Эх, невинные были девушки, с хорошим домашним воспитанием, никакая богема не портила!

Пушкин был старше меня, однако женился через несколько лет после моей свадьбы. Вечером, перед днем бракосочетания, он приехал, без звонка, без цветов, и уже сразу красный, как вареный рак. Шутил, балагурил, как всегда, потом выпалил разом: «Завтра я женюсь! Если ты сейчас скажешь, я откажусь сию минуту!».

– Зачем, Пушкин?

– Я не Пушкин, я Потанин и я тебя люблю, и буду любить всегда!

К тому времени я была уже повзрослевшей Снегурочкой, слышала любовное признание не в первый раз и знала нужный ответ. Саша ушел. Женился. Но обещание сдержал – любил меня много лет, преданно, истово. В любой момент, по первому зову срывался и спешил мне на помощь. Сколько бы времени не проходило, всегда его чувства ко мне были, как в первый день знакомства. Забавно, что только сейчас в первый раз я подумала: «Он Пушкин, а я Натали». Не было у меня к нему никаких чувств, кроме дружеских, но уважение к его любви сохранилось до сих пор. Может, и его любовь сохранилась. Дай Бог! Теперь-то я знаю, что любовь – редкий Дар Божий.

Дети в подвале играли в гестапо, пыток не вынес фотограф Остапов.

(Частушка – страшилка)

С Остаповым у меня связано много разных воспоминаний, словечек, фраз. «Попить бы сейчас … водки … из ведра!» – изрекал Остапов, вытягивая длинные худые ноги, развалившись в кресле после тяжелой смены. Вообще-то, он был оператор на телестудии, а фотографированием подхалтуривал в свободное от основной работы время, как принято тогда было выражаться. Но фотограф был хороший, может, талантливый. Правда, мои лучшие фото по пьянке утерял безвозвратно вместе с негативами. Закладывал хорошенько, как все люди его профессии.

Вот полупьяный, еще кондиционный Остапов, лежит на ковре у себя дома, гости вокруг, кто где. «Меня бы сейчас распять! Раз шесть…», – блаженно выдыхает Алеша (его Алешей зовут), и воспитанные барышни того времени взвизгивают возмущенно. Кстати, некондиционным я лично его никогда не видела, хотя рассказывали. Остапов был длинный, тощий, умный, способный, взрослый (по сравнению со мной), разведенный, закрытый, независимый. Думаю, еще уязвимо – амбициозный. Уязвимость не показывал, позиционировался авторитетно, самозначимо. Он находился в другой нише. В его тусовке все были литераторы, редакторы, режиссеры, а он – оператор. Другие операторы на небольшой областной телестудии явно были ему не конкуренты, другое дело белая кость – пишущая братия – цвет уездной интеллигенции. Мне кажется, он чувствовал себя социально и творчески ниже, хоть не показывал виду, но переживал. Это было заметно по перемене в поведении. В обществе мужчин своего круга, был сдержан, ироничен, в другой компании, особенно среди дам, становился раскованным, самоуверенным, сексуальным.

Девицы липли к некрасивому, харизматичному Остапову, но он после неудачной женитьбы не стремился к постоянным отношениям, жил вдвоем с мамой в старенькой хрущевке, на центральной улице Ленина. Мама фигура тоже интересная. Плоско-худощавая, ростом выше среднего, с климактерическими черными усиками и «Беломором» в зубах, быстро сортировала Алешиных гостей по рангам. Одних выставить – пьянь беспросветную, других милостиво терпеть, с третьими можно вступить в разговор. Я, попав в касту достойных аудиенции, несколько раз беседовала, наслаждаясь её отменным чувством юмора, удивляясь внешнему и внутреннему сходству матери и сына.

У Остапова была мечта – уехать учиться в Ленинград. Тогда на весь Союз был один институт, готовивший узкоспециализированные кадры (дикторов, телеоператоров) – ЛГИКМИК. Профессиональных операторов на нашей телестудии не было – или технари, или филологи, как Алеша. Он считал себя талантливым оператором, строил планы, делился идеями, но дальше «стройки» дело много лет не двигалось, постоянно что-то мешало. «Что-то» наполовину было пьянством, наполовину смесью инфантильности и страха потерять провинциальную комфортную зону. Здесь, Остапов считался талантливым, подающим надежды оператором, а там, кто знает? Мог ведь и не поступить, как тогда возвращаться «на щите», да и возраст уже обозначился ранними залысинами. Так что, проще было оправдываться не вовремя случившимся запоем, маминой болезнью, отсутствием денег – все чистое лукавство, если оно бывает чистым. С пьянкой он тогда еще справлялся, мама особо на здоровье не жаловалась, а на поездку мог нахалтурить, увековечив младенцев всего на одном утреннике в детском саду.

И все же, Остапов уехал в Ленинград, во времена Перестройки. Что он там делал, не знаю. Рассказывали, приезжал на родину, располневший, полысевший, значительный, трезвый. Толковал бывшим филфаковским сокурсникам о своем продюсерстве, каких-то проектах, шутил меньше, язвил и выпендривался больше. Еще через какое-то время общая знакомая мстительно говорила, что Остап, по-прежнему, трепач, работает охранником, с ним нельзя иметь дела. Но, похоже, объективность тут страдала – оказалось, Остапов предлагал её мужу участие в каком-то проекте, да подвел. У каждого своя правда. Много разных сплетен об одиозной фигуре Остапова еще ходило, значит, было в нем зерно неординарности, во все времена цепляющее завистников. Не знаю только, проросло ли, созрело ли, дало ли плоды?..

Автору положено изменять фамилии, имена, чтобы ныне живущие герои не обижались и не предъявляли претензий. Но как изменить фамилию, если именно она и есть отражение сути характера и судьбы героя? У одного моего знакомого фамилия Криворучко, если его переименовать в Кривоножко, образ полностью меняется. Именно ручки у него кривые, в переносном смысле, и результат любых манипуляций «кривыми» ручками соответственный. Я помучилась и решила рискнуть – оставить как есть. Не думаю, что такой человек, как Кривошеев, предъявил бы мне претензии. К тому же, история эта могла случиться в любом городе, с любым Кривошеевым.