Зиновий Коган - Вкус жизни и свободы. Сборник рассказов

«…евреи СССР, устремившиеся на Родину, мы обращаемся сегодня к руководству страны, полные недоумения и горечи…»

– Я предлагаю всем подписать Заявление, чтобы американцы его взяли с собой.

– Но сегодня суббота, – развел руки Илья Эсасс. – Разве нет другого дня?

– Другого дня нет, Илья. «Не хуже меня знаешь», – сказал Слепак. – Пусть ортодоксы не подписывают. Ждите своего мессию.

– А кто в понедельник примет нас в Президиуме?

– Если нас не примут, мы устроим скандал, – заявила маленькая чернявая Ида Нудель. – И пригласим зарубежных корреспондентов.

– Престин, что скажешь?

– Можно прямо в Лефортово устроить скандал, а можно погулять по Москве перед посадкой, но ведь сыро и холодно.

– Здравствуй, жопа, Новый год! – Слепак выбил табак из трубки. – Греться будешь в Хайфе, и будет море впечатлений. А в понедельник идем скандалить, кровь из носа. С плакатом «Шеллах эт ами»! Гриша Розенштейн напишет плакат. Напишешь, Гриша?

– Уже было, Володя.

– Да, после Моисея никто лучше не придумал.

– Теплые вещи брать с собой?

– А ты что-о, голый пойдешь?

« Мы идем на посадку», – сказал Щаранский. – Так что приготовьтесь.

– Не могу привыкнуть к арестам, – вздохнул Престин.

– Это как к новой любовнице, – засмеялся Бегун. – Никогда не знаешь, чем это для тебя закончится.

– Так что, господа, шаббат шалом.

В кабинете ребе Лазарь легкомысленно жевал бутерброд.

– А как будет по-еврейски имя Андропова?

– Иуда Бен Зеев.

– Кошмар. Никому это больше не говори. Понял? А Ленина?

– Зеев Бен Элиягу.

– Брежнев?

– Арье Бен Элиягу.

– Элиягу-Элиягу. Ужас. Я тебя, Фишман, должен арестовать. Или расстрелять.

– А ты и по-русски Лазарь и по-еврейски Лазарь. И вызов у тебя уже есть, капитан.

– Лейтенант, но обещают повышение. Давай выпьем.

Понедельник. Ноябрь семьдесят шестого года. У лужи подьезда президиума Верховного Совета СССР остановилась белая «Волга» Семена Липавского.

Выпустил из машины двух коротышек: старого академика Лернера и его молодого товарища Щаранского.

Липавскому демарш в Верховный Совет казался бессмысленным.

– Я предатель, – повторял он самому себе. – Я предатель.

Он сотрудничал с КГБ четыре года ради спасения своего отца, которого пять лет назад суд Ташкента… богатого и солнечного Ташкента, где им бы жить и жить, приговорили к расстрелу. Отец Семена возглавлял строительный трест, пока его не обвинили в хищениях. Приговор отца к расстрелу – это все равно, что приговорили и Семена.

Талантливый молодой хирург был согласен на все, чтобы спасти отца… и он согласился сотрудничать с КГБ. Это было его жертвоприношение, так он думал.

А год назад отец умер в Магаданском лагере. Подлая жизнь, подлая-подлая.

Евреи-москвичи радовались Семену, его щедрости и смелости, а он был холоден как зеркало.

В приемной Президиума новоприбывших встретила толпа отказников с авоськами теплых вещей.

– А где Розенштейн с плакатом?

– Его привезет американский корреспондент Патрик.

– Будем ждать.

Тем временем у лужи столкнулись физики Азбель и Брайловский.

Они дружили со студенческой скамьи.

– Прошвырнемся? – Азбель взял под руку друга. – Очень ранний снегопад в этом году.

– Обещали ливневый снег. Я даже зонтик взял. Подарок капиталистов.

И он достал из портфеля складной зонт. Щелк – и зонт весело распахнулся над ними.

– Витя, что же мы мокли до сих пор!

– Но все мокли, Марк.

– Ты демократ, Витя. Когда евреи соглашаются жить по законам других народов, они непроизвольно относятся к этим законам по-своему.

– Кого ты конкретно имеешь в виду, датишников с их чадами?

В это мгновение сверкнула молния, над Манежем раздался оглушительный гром. Снег и град обрушились на зонт и тротуар.

– Артобстрел, – засмеялся Азбель. – Надо быть поосторожнее с критикой Господа.

– Он же нам послал зонтик.

– Хочешь сказать, что это всего лишь учения? Я, Витя, не имел в виду датишников. Они-то как раз остаются самими собой.

Навстречу физикам хлюпал по лужам Илья Эссас.

– Уже все закончилось? – обрадовался Илья; на кончике носа дрожала капля дождя, как серьга.

– Тебя встречаем. Долго молитесь, ребе.

– Сколько положено.

– И это гарантирует успех?

– Смотря что понимать под этим, – тонкие губы Ильи уползли в красную бороду.

Корреспондент «Рейтер» Патрик привез на своем желтом «Опеле» Розенштейна с плакатом «Шелах эт ами». Гриша написал его тушью на ватмане, плакат был спрятан в полиэтиленовый чехол.

– Эй, хаверим! – позвал он троицу.

Азбель, Брайловский и Эссас уже готовы стать под плакат, но Гриша захотел, чтобы вышли из Приемной отказники. Это опасно, а вдруг не впустят обратно? Вышли лишь несколько человек. Развернули плакат. Сфотографировались и уже гурьбой ввалились в Приемную.

Лазарь, мокрая курица, докладывал из телефонной будки.

– Хасида Розенштейна проморгали, развернул плакат «Шелах эт ами».

– «Аллах»?

– Господь с тобою, «шеллах».

– Лазарь, говори по-русски и выплюнь жвачку, сука!

Капица, помощник Подгорного, повел отказников за собой в холл, где в молчании сохли другие «ходоки». И вдруг стало шумно, многоголосо и тесно.

« Ну вот», – сказал Капица корреспонденту «Рейтер» Патрику. – По мне так хоть сейчас забирайте их всех в Израиль. Эти люди нам не нужны.

– Так вы их отпускаете?

– По крайней мере, из Приемной.

Слепак вручил Капице письмо.

– Для Председателя.

– Не для меня же, – усмехнулся Капица.

– Когда будет ответ?

– По закону у нас есть тридцать дней.

– Сейчас. Мы обьявляем голодовку.

– Я вызову охрану. Голодать можете в тюрьме.

Отказникам выходить под ливневый снег не хотелось. Они запели:

О-осе шалом бимромав

– Что делать, господа евреи? – спосил Слепак.

– Мы никуда не уйдем, пока не получим ответ, – упорствовала Нудель. – Такая прекрасная возможность нагадить им.

– Мать, почему ты за всех говоришь? Давай проголосуем.

«Через пять минут я вызываю охрану», – сказал Капица.

Иду Нудель поддержали Щаранский, Бегун и Розенштейн.

Через час отказники покинули Приемную.

Сквозь снежный ливень едва проглядывал Манеж.

– Тебе обидно? – приставал Азбель к Брайловскому.

– Что не арестовали?

– Что все труды наших предков за двести лет в России пошли прахом.

– Оставайся и трудись дальше.

– Зря мы ушли, – Бегун догнал их. – Надо было устроить скандал.

«Невозможно препятствовать садиться в тюрьму тем, кто этого хочет», – сказал Азбель, – но не следует создавать ситуацию, при которой попадут в тюрьму те, кто этого не желает.

В рождественский мороз Николина гора дымилась трубами – у дыма заячьи бока.