Зиновий Коган - Вкус жизни и свободы. Сборник рассказов

Василий бежал на лыжах вдоль пруда, засыпанного снегом, так дети танцуют вокруг маминого пирога. Небо взрывалось фейерверками, криками.

Отца его, чекиста, не уберегли врачи. Его семья неплохо жила. Василий был бессилен перед памятью отца – мертвым уже не нужно. Все так, но танцевать на лыжах вдруг расхотелось.

Притихший сад, заснеженные парапеты окон – за ними светло и жарко, сестры, тетки, племянники и гости, кого собрала хлебосольная обрусевшая Майя Давыдовна – мать Василия.

Из соседнего двора его окликнула Аня Брод.

– Ва-ася! Пойдем на пруд кататься.

– Ань, я только оттуда.

– Ва-ась! Я одна боюсь. Два круга.

– Два круга? – захохотал, обрадовался ей.

Ее отец, нейрохирург, был репрессирован (реабилитирован потом) вот в такой же морозный день, а над заснеженной Москвой стыли змеями фонари и лили желтый свет, как яд.

Василию и сокурснице по инязу Ане Брод легко давались языки чужие.

На пятом курсе они улетели в Дели как переводчики. А уже там однажды проснулись в ее кровати как влюбленные. Родилась Юля.

И вдруг на взлете карьерного роста Василия за шутку над горбачевскими переменами отозвали в Москву, где в загоне столпились тысячи «отказников» алии – их вдохновляла любая быль, окутанная дымкой древности иудаизма, и нескончаемые разговоры об Израиле, Западе, свободе… Работу в МИДе он потерял и перебивался уроками английского, переводами туристов, кто валил валом в горбачевскую Москву.

«Б-г шел перед ними днем в столпе облачном, указывал дорогу и ночью огнем светил им; и шли они днем и ночью».

Перемена в жизни отказников рождала современный иудаизм – он вырывался из прорв судеб, сокращал ортодоксальные повторы, смирял гордыню и собирал людей. Бог был для них манящей гармонией, они не ставили под сомнения Его волю, но оставляли право другим идти к нему разными путями, ибо это устраняло предрассудки. Этот иудаизм объединял души, жаждущие инакости. Она уравняла всех.

Красная Пахра. Лес мутило воздухом и тишиной. Сентябрь осыпался. Василий и его новый клиент, реформист Лева Чернобельский, шли рядом. Они посмеивались над седобородым Слепаком – проспал выступление внезапно приезжего главного раввина Англии об абортах. Осень втайне разрабатывала их для ареста.

На ржавом скошенном поле стога построились цепью.

Отчаянные парни развернули флаг Израиля. На поляне танцевали хору.

– Будешь трубить в шофар? – спросил Василий Льва.

– Рог короткий, но протрубить можно. Бог услышит.

– Так он самодельный?

– А в «Гинейни» и молитвенник сшит из старого: сократил, добавил перевод на русский и транслитерацию. Ну, потому что засыпает народ после работы. А коротко молиться – милое дело.

– И в «Гинейни» все евреи?

– Евреи – все. Не все об этом знают.

Они расхохотались.

– Я приду к тебе.

– Это 14-й этаж. Лифт часто не работает.

Стал Василий сталкером «Гинейни». Когда автомобили толкались на проспекте как близнецы в утробе, в пятницу вечером на кабалат шабат он приводил в «Гинейни» иностранцев – это как восхождение на Синай. В прихожей свалены пальто, сапоги; в комнате – столпотворение прихожан.

Однажды привел американсуих раввинов – Дик и Йоэль.

– Да вы же реформисты, – воскликнул Дик и вручил Леве тоненький молитвенник для встречи субботы Бэтти Голомб.

Они предложили Василию сопровождать их в Ленинград. Он становился профессионалом.

Налетевший балтийский бриз оживил толпу у Маринки – балет «Ромео и Джульета»: свидание, как первая любовь.

Марина узнала по телефонному описанию Йоэля и Дика, ну и конечно, она узнала в красной рубахе Василия. Еще не бык, но далеко пойдет. В иудаизме красный бык не очищает от греха, только красная корова, но сначала ее сожгут со всеми потрохами. Поди найди ее и главное – поверь.

Америкосы-миссионеры аборигенов соблазняют к реформизму. И эта питерская студентка, такая талия – почти Италия.

Как долго и красиво умирала Джульетта в белом шелке, и Ромео торопился уйти за ней…

В июне север не прячется от солнца; день-ночь, ложь-истина, мертвый– живой неразличимы у мастера Шекспира. Север опасен сентиментальным душам и сегодня без дуэлей – танцев. Зато всю ночь открыты рестораны – шампанское с клубникой. Василий отвезет ее домой. Ну что ж, это работа профессионалов – пить, не пьянея, влюбляясь не любить.

– Василий, откуда у тебя такой английский? – спросил Йоэль.

– Мы пять лет в Нью-Йорке жили. Отец мой работал в Торгпредстве.

– Хотел бы ты у нас работать в Иерусалиме?

– Почему бы нет.

– Нужно подать документы на выезд.

– Давайте за это выпьем, – предложил Дик.

Смертельно зацелуют ангелы.

В такси Василий искал, где продают цветы для Марины.

– Я не Джульетта, – покраснела девушка.

– Я тоже не Ромео. Я женат, дочь, и куча родни, и сотни друзей. Но если мне с тобой, Марина, незаслуженно хорошо, что делать?!

Он громко, искренне смеялся, чтоб окончательно не «утонуть».

Они договорились – вечером поедут в синагогу.

Безлюдная синагога казалась вокзалом. Службу вел долговязый хасид Яков, о котором говорили, что он упрям и не дурак выпить. Дурак – не дурак, но свое дело он знал.

– Господин раввин, у вас канторский голос. В Израиле это тяжелое бабло, – перевела Марина Дика.

– А я и есть кантор. Пока, – ответил Яков и засмеялся белозубо и вызывающе. – Марина.

Его черная широкополая шляпа бесцеремонно закрыла ее от гостей.

А она вдруг вспомнила слова Василия «Я тоже не Ромео. Я женат, дочь есть, и куча родни, и сотни друзей». О Боже, ну почему те, кто ей нравятся, уже женаты – когда они успевают? А ей что делать?

– Они реформистские раввины, – прошептала Марина.

– Могу поспорить, они иврит не знают, – зубоскалил хасид Яков.

– Они живут в Иерусалиме. Иврит они знают лучше тебя, – Василий захохотал, как в колокол ударил.

Она мне тоже очень нравится, как бы отвечал Василий. Яков замотал шеей, сдвинул шляпу на затылок.

В звенящей тишине Дик вспомнил Лос-Анджелес, родную ешиву, где обучалось студентов больше, чем евреев во всем Питере. Он всех всегда сдавал, с тех пор, как его предали дома. Что он здесь делает, в России?

– Йоэль, давай выйдем на свежий воздух. Эти парни запали на девчонку, но нам нужно найти лидера, – предложил Дик.

– Алекс?

– Алекс не музыкальный парень, нет харизмы. А нам нужна изюминка, чтоб забродила в бутыле пейсеховка.

– Да, но где таких возьмешь? – Йоэль закрыл лицо ладонью.

Как ему Дик осточертел, как не хотел он отправляться с ним в Россию. Ну, ладно бы до бегства молодежи из России приехали сюда вербовать реформистов, но сейчас, когда последние бегут, что им здесь делать?

Йоэль щурился ночному солнцу. Все же непривычны белые ночи.