Владимир Невский - Элитарные игры осени

– Послушался тебя.

– Да. Я тоже так думаю.

– А почему ваши собаки подпустили его так близко? Испугались?

– Нет. У нас две собаки – Кайрат и Елен. Они знают, что за ручей никого пускать нельзя. Они умные. Если бы медведь зашёл на наш берег, они бы его прогнали. И если бы медведь был злой, тоже прогнали бы.

– Умные, говоришь? Тогда понятно, почему твой пёс подпустил меня к самому порогу.

– Да. На злых людей они всегда лают. А ты добрый, хотя немного похож на медведя. Он умеет хорошо слышать, но любит, когда кругом тихо.

– Похож? – с недоумением спросил я. – Медведь – молчаливый зверь. А я же ещё рта не закрывал.

– Это потому, что ты считаешь меня маленькой и хочешь меня развеселить, – серьёзно ответила Айшат. – Но ты тоже хорошо умеешь слышать. Потому такой осторожный, почти как медведь. Ты смеёшься про себя. И твои глаза будто не верят.

Такого поворота я не ожидал. Бог с ним, с медведем, но своё недоверие ко всем, кого я плохо знал, я, как мог, скрывал. Впервые в жизни я почувствовал опасение, что чужой взгляд может проникнуть в меня глубже моего собственного.

– Нет, Айшат. Есть люди, которым я верю. Правда, их мало. И тебе верю, как и, наверное, всем детям, потому что когда вы врёте, это сразу видно. Но ты в чём-то права. Есть у меня такое природное недоверие, которое несколько раз уберегало меня от фатальных ошибок.

– Каких? – Айшат выдвинула фитиль керосинки, будто хотела лучше рассмотреть меня.

– Фатальных, сильно влияющих на судьбу.

– Тогда я не понимаю. Ты сказал: уберегало. А на самом деле – нет.

Я замолчал, пытаясь вспомнить некоторые свои поступки и взглянуть на них вновь с точки зрения «другого» человека – вроде бы меня, но… не совсем.

– Ты не обижайся. Я немного не так сказала, – поспешила извиниться Айшат. – Знаешь, для чего медведю хороший слух? – Чтобы издалека услышать человека и убежать. И тогда ему не будет страшно.

Я задумался снова. И правда, я всегда угадывал события, которые впоследствии представали воочию, и угадывал иногда с точностью до мимолётных ситуаций.

Кажется, я не уходил в сторону и не убегал, даже если ожидал для себя драматической развязки. Но в защите я видел начало поражения и никогда не пытался хоть как-то оградить себя. Защита казалась мне недостойной. Минутным проблеском открылось, что я наделял сознание людей своим видением мира и потому не мог и не хотел понять, что самолюбивое воображение всегда одиноко. Одиноко настолько, что, когда оно начинало болеть, всё живое и радостное убегало прочь. И тогда я уставал от жизни. Потом, конечно, усталость исчезала, но не без следа, и каждый пройденный день только множил моё недоверие к этому миру.

Милый ребёнок, зачем я забрёл к тебе? Как хорошо жить, когда не видишь себя со стороны да ещё и таким проницательным взглядом.

Айшат поняла моё молчание по-своему и была, в общем-то, права. Я даже в мыслях не мог идти. Усталость навалилась внезапно, словно долго копилась и в один миг вылезла наружу.

Она постелила мне две шкуры, положила рядом одеяло и закрутила керосинку. Затем тихо легла у входа лицом ко мне. Я долго плыл между сном и явью. В голову слетелось столько несвязных мыслей, что я не мог ухватиться ни за одну из них.

– Не знаю, правдивая эта история или нет, но твой «интеллигентный» медведь, боюсь, сбежал из цирка. В природе таких не бывает.

Я всего лишь прошептал эту фразу, однако настороженная тишина юрты утроила силу моих слов. И я услышал ответ, словно маленькая Айшат давно собиралась сказать что-то сокровенное, но боялась потревожить меня.

– Если бы ты не был такой взрослый, я бы рассказала тебе не настоящую историю про медведя, а сказку, – подняв голову, тихо произнесла она. – Я хотела придумать весёлую сказку, но получилась грустная, наверное, потому, что сочиняла её осенью. Мы долго стояли на джайле. Часто шли дожди. Иногда снег. Ата отвёз меня в школу только в октябре.

Я повернулся на бок и тоже поднял голову.

– В ту осень было холодно, – продолжила Айшат. – По юрте стучал дождь, а наш Кайрат зевал и выл. Потом я хотела забыть эту сказку, но не смогла. Когда сочиняешь, то всё, что ты придумываешь, начинаешь видеть, как в кино. И я знаю, что жизнь пойдёт по этой сказке… Я очень хотела придумать другую девочку. Но у меня это не получилось. Сочинять можно только про себя.

Не знаю, почему, но я сразу подпрыгнул. Может быть, краешком сознания уловил и тут же потерял тайный смысл её слов.

Секундой позже я догадался, что возле моего рюкзака гудит машина.

Я не помню, что говорил девчонке на прощание. Кажется, ерунду. Память оставила только чуть влажные тёплые волосы под моей рукой. Когда Айшат зажгла спичку, я поймал её понимающе покорный взгляд.

Возле машины я оглянулся. И в этот миг весь мир воплотился в одной-единственной, остановленной моим взглядом перспективе – той, где лишь по наитию угадывалась юрта.

Передо мной открылся плавный, изумительно чистый распадок. Над ним светилась, чуть подрагивая, яркая звезда.

Ожил воздух. Звуки Неба, казалось, обрели плоть, и я услышал чей-то шёпот, доносившийся сверху.

Я потерял земное притяжение. Исчезло – не остановилось, а исчезло, будто исполнившее свой долг, время.

Я остался наедине с Вселенной.

Мне и сегодня кажется, что в моём взгляде тогда, как в фокусе, соединились самые выразительные лики нашей невесёлой, но прекрасной Планеты, что время специально для меня покинуло наш мир, чтобы я ощутил его истинную бесконечность.

Из-за дверцы неслись недоумённые возгласы, а я не мог ни говорить, ни дышать. Наконец, меня запихнули в машину. УАЗик обречённо взвыл и запрыгал по ухабистой дороге.

Всю дорогу я молчал. Мужики предположили, что я нарвался на медведя. Я ответил: да, на говорящего медведя и маленькую степную принцессу.

Они, кажется, не поверили.

Который пробил час, Дмитрия уже не интересовало. Он действительно был вне всего «земного». И ночь за окном, непроницаемо чёрная, как истинно южная ночь, заботливо прикрыла своей рукой бег времени, чтобы любой неспящий человек смог отрешиться от осознания необратимости своего жизненного пути. Ночь не даёт ощущения вечности – она заставляет думать о ней.

Спать не хотелось. Дмитрий сел на диван и услышал перекличку петухов. Они пели где-то на восточной окраине города, откуда, благодаря горному рельефу, не доносились даже сигналы электровозов.

Оставшиеся до рандеву с Валерианом Юрьевичем дни прошли незаметно. Сначала Дмитрий пытался написать что-нибудь ещё, но видимо, последний рассказ отнял у него много сил. Работа не шла. Однажды вечером он перечитал, изредка правя, рассказ про Айшат. И сделал поразившее его самого открытие. Рассказ писал будто бы не он! Вот здесь, например, сказано: «Каждый пройденный день только множил моё недоверие к этому миру». Он не мог так сказать! Точнее, не мог так сказать сейчас, на шестом десятке. Не мог сказать и что он наделял сознание людей своим видением мира. Получается, Дмитрий писал рассказ, вернувшись в тот, двадцатипятилетний возраст, вернувшись настолько глубоко и безоглядно, что забыл напрочь себя нынешнего! Даже стиль повествования, как показалось, отличался от стиля предыдущих рассказов.