Мила Миллер - Кружева. Рассказы

Костюм, галстук. На фоне своих неприятностей, он чувствует, что этот постоянный галстук превратился в удавку, которая неизбежно, с каждым днем всё сильнее, затягивается на его шее. На работу нельзя ехать на новом авто – не та ситуация. Привычно садится в свой старый вольво. Только за рулем он чувствует себя спокойно и уютно – как дома. Здесь он один и хозяин положения. Включает печку, что-то зябко. Включает музыку. Сразу успокаивается бок и выравнивается дыхание. Как мечтал он когда-то о такой жизни, только не знал, что жизнь эта полна проблем и постоянного страха за себя и своих близких. И однажды попав в эту обойму, выскочить из нее нельзя. Нет, можно – всё потерять или просто умереть – но такой выход вряд ли кого-то устраивает. Хотя сейчас он настолько близок к такому выходу, что лучше об этом не думать.

В последний месяц вошло в привычку оглядываться и бояться слежки. Вот и сейчас – подозрительно-неприметный авто выехал за ним из поселка и не отстает, держась на выбранном расстоянии. Сейчас будет развилка – дорога в город и дорога к другим домам. Свернуть к домам, проверить. Точно слежка. Можно проехать поселком и по краю озера выскочить на городскую трассу. Там дорога не очень, но на вольво проскочить можно. Надо дать скорости и оторваться.

Дальше события развиваются как отдельные кадры киноплёнки. Серая машина неожиданно резко набирает ход, догоняет вольво и с силой бьёт в зад. Вольво на пару минут теряет управление, и этого достаточно, чтобы его понесло, набирая скорость от тяжести машины. Вольво дважды кувыркается и с обрыва падает в озеро. У Ивана полное ощущение кинофильма перед глазами. Сердце становится огромным и очень колючим и лопается, заливая всё вокруг темнотой. Последнее, что он видит – лоскут галстука перед глазами и презрительный изгиб губ Кристи. Он ничего не чувствует, просто закрывает глаза. И наступает черная тишина.

……… Руке холодно, там, где локоть. А ладонь затекла. Постепенно включается сознание. В открытую форточку дует и голая рука замерзла. А на ладони лежит голова и пережимает все сосуды. Иван высвобождает руку, шевелит пальцами. Осторожно трогает там, где сердце. Всё на месте, только бьётся неровно и испуганно. Знакомая узкая комната, желтый плюшевый заяц на стуле, вторая подушка рядом. Встает и выходит в коридор. Из маленькой кухни справа аппетитно тянет горячей яичницей. Отвернувшись к плите, стоит маленькая пухлая женщина в длинной футболке. В спину ей Иван говорит:

– Кать, ты прости меня. Я вчера сорвался. Движок полетел в «ласточке», пока починю – денег не будет…

Женщина поворачивается и молча утыкается носом ему в грудь:

– А сердце-то стучит, как будто убегал от кого.

– Убегал. От себя. Только от себя ведь не убежишь – я понял. И деньги счастья не приносят, когда превращаешь жизнь в погоню за ними. Я, Кать, знаю теперь, о чём мечтать нужно.

– Всё-таки давай сходим к доктору. А сейчас умывайся и завтракать, пока всё не остыло.

Иван долго моет лицо холодной водой, потом всматривается в себя в зеркале – как будто видит впервые. Трогает сердце ладонью. – И приснится же такое…. Другая жизнь… другой человек…

Двор жил своей отдельной, однажды заведенной жизнью. Как древний мир, он покоился на двух китах – разновозрастной компании детей и компании пожилых женщин – «старухах», как звали их все обитатели двора. Эти «киты» были примерно уравновешены и, каждый, по-своему, обеспечивали двору ежедневные и увлекательные события.

Дети играли во все обычные детские игры, вытаскивали во двор игрушки и конфеты. Мастерили шалаши и закапывали «секретики». А зимой дружно строили огромную ледяную горку и катались с неё на досках и кусках линолеума. Дружно ходили войной на соседний двор и лупили пойманных шпионов. И также дружно заступались за своих, битых на соседней территории. В компанию принимались дети от шести лет, а самым старшим был десятиклассник Ванька – долговязый, белобрысый парень, нежно любивший свою малышню и являвшийся тайной мечтой всех девочек компании.

Компания старух была очень разной по своему составу. Несколько тихих деревенских бабушек в темных аккуратных платочках, привезенных присматривать за внуками и так не привыкших к городской жизни, пара очень интеллигентных и кокетливых подружек, щеголяющих шляпками и перчатками – даже летом. Как в любом дворе, была своя тройка скандалисток, которым всё было поводом для крика и «конца света».

Главной в этой компании была баба Дуся – высокая, крепкая старуха. С прямой спиной и крупными кистями рук и ступнями. Ходила она в шерстяной кофте, плотной юбке, платке в цветочек и закрытых домашних туфлях. С неизменной холщовой хозяйственной сумкой. Квартиру в этом доме когда-то дали ее покойному мужу – ветерану войны. Ослепительному, аристократической внешности красавцу, который вернулся с войны с культей вместо правой руки. Баба Дуся в нем души не чаяла, ходила, как за младенцем и (все это точно знали) каждый вечер мыла ему ноги, стоя перед тазом на коленях. А когда он умер через десять лет – чуть руки на себя не наложила, сын спас. Никто точно не знал, но во дворе ходили слухи, что деревенская и работящая Евдокия женила на себе единственного профессорского сына после какой-то не очень красивой истории. А еще потому что влюбилась в него насмерть, когда приехала в город к матери, служившей у профессора домработницей.

– Чай известно нам, как такие дела делаются!… Обрюхатил девку, да напал не на ту. Вот и женился. Тут уж не отвертишься, сынок то – копия…

Старухи, сплоченные общей тайной, понимающе кивали головами на слова известной сплетницы бабы Тони.

Сын бабы Дуси был и правда полной копией отца. Высокий и темноглазый, с широким разворотом плеч и благородной посадкой головы. Мать смотрела на него и каждый раз замирала от счастья и гордости. Его и звали как отца – Сережей, Сергей Сергеичем. Он рано женился на милой, беленькой девушке, похожей на сдобную булочку и, вскоре, бабушке на выходные стали привозить внучку Наташу, удивительно получившуюся в отцовскую породу.

Каждый день баба Дуся с сумкой, полной гостинцев ехала на трамвае к Сереженьке и Наташеньке. Везла закрутки и горячие котлеты, помидоры и яблоки с рынка. Помогала. Но на самом деле она не могла прожить день, чтобы не увидеть сына. Возвращалась просветленная, с пустой, сдувшейся сумкой. А вечером выходила во двор – пообщаться. Она присматривала за всеми детьми во дворе, мимоходом кого-то посылая одеться потеплее, кого-то ругая за дырку на коленке. Сплетни выслушивала, но не поддерживала. Очень тонко подшучивала над подружками. И никогда не пускала в Сережину жизнь. Очень сдержанно и мимоходом говорила о событиях. Только не могла удержаться и каждый раз находила повод похвалить сына. За всё, за любую малость.