Анастасия Колесинская - Чернильный Человек и Девочка с Большим Шарфом

Нашим соседом был Иноземный Учёный, личность с загадочным происхождением и не менее загадочными нравами. По понедельникам этот чудак носил китайский халат, по средам – головной убор индейских вождей со множеством перьев, по воскресеньям – цилиндр и фрак, а по праздничным дням – женское сари прямиком из Индии.

Жил Иноземный Учёный в Высоком Маяке, и, полагаю, очень радовался, что забрался так высоко. Чернильный Человек думал, что выбор Иноземного Учёного пал именно на это место, потому что тот слышал, будто все загадочные хранители тайн селятся в башнях.

Однажды в гости к Иноземному Учёному пришла Девочка с Большим Шарфом.

– Я хочу купить знание о чём-нибудь удивительном, – заявила она с порога, – и могу честно заплатить за него карамелью.

Иноземный Учёный не растерялся.

– Скорость света в вакууме выше, чем скорость света в материи, – с готовностью сообщил он, и тут же получил конфетку, которую быстро засунул в рот.

– А ещё?

– У акулы две пары век, одна из которых – прозрачная, – не задумываясь, продолжил он, с набитым ртом и, получив свою плату, положил карамельку за вторую щеку, – ну а боязнь северного сияния называется «аурорафобия». К слову…

– П-п-погоди! У меня больше нет с собой сладостей, – замотала руками Девочка с Большим Шарфом.

– К слову, где-то сорок один процент Луны никогда не виден с Земли, – продолжил Иноземный Ученый, как ни в чем не бывало.

Рассказывать интересности он любил даже больше, чем карамель.

Девочка с Большим Шарфом любила узнавать о Мире новое. Вся её комната была завешана вырезками из газет, на столах, подоконниках и шкафах этажились энциклопедии, цитаты Великих Людей лоскутами истины собирались на стенах, плавно переползая на потолок.

Особенным удовольствием для Девочки с Большим Шарфом было сделать из беспорядочных своих записей какой-нибудь особенно неожиданный вывод. И чем больше он шокировал окружающих, тем больше веса имел в глазах Девочки с Большим Шарфом.

– Я думаю, что объявления – это такая таинственная разновидность лишайника или мха, – заявила она как-то Иноземному Учёному. – Ну же, подумай сам! Объявления растут как будто бы кустами, если где-то появилось хотя бы одно, там скоро вырастет целая колония, они не любят солнечного света, предпочитая укрытие информационных стоек и остановок, и неприхотливы, как сорняки.

Поразмыслив, Иноземный Учёный пришел к выводу, что любая научная теория требует подтверждения.

– Что же, – сказал он, – нужно непременно проверить, растут ли объявления только с северной стороны. Пошли?

Из записей Иноземного Ученого о мире:

«…И она всё ещё уверена, что в её легких живет маленькая и вредная золотая рыбка. Я склонен согласиться: как же иначе объяснить её нелюбовь к тем, кто курит?

Полагаю, что каждый раз, когда она вдыхает табачный дым, рыбка начинает недовольно перебирать крошечными плавниками и щекочет изнутри её альвеолы.

Может быть, у всех людей есть такая? Может, и у курильщиков была? Если так, то сейчас она копчёная и злая (говоря просторечиво – настоящая вобла), и грызёт их лёгкие изнутри. Думаю, эта теория объясняет рак лёгких куда лучше, чем многие иные. Нужно продолжать исследования в этом направлении».

Однажды Чернильный Человек подумал, как же редко он делает то, что действительно хочет. Целыми днями он искал сквозняки минора в развалинах домов своей памяти, читал мёртвые слова нараспев, и, опустив голову, пытался разглядеть в лужах своё будущее.

– Если ты не хочешь унывать, – резонно рассудил Иноземный Учёный, – почему бы просто не заняться чем-то другим? Тем, что нравится.

– Я просто не знаю, что именно мне нравится, – прошуршал Чернильный Человек, внутренне сокрушаясь своей откровенности.

– Тогда попробуй всё подряд. Методом перебора ты рано или поздно обнаружишь то, что тебе по вкусу, – авторитетно заключил Иноземный Учёный.

И Чернильный Человек попробовал спать в болотной воде, ловить звуки детских кошмаров в треснувшие на морозе вазы, каждый день изобретать по одному новому ругательству, которое можно с треском обрушить на свою голову, после чего, также ежедневно, обильно и прилюдно посыпать её пеплом.

Иноземному Учёному стоило выражаться конкретнее.

Иногда мы с Девочкой с Большим Шарфом занимались просветительской деятельностью: рассказывали, как хорошо было бы собраться всем, зажечь свечи и посидеть при живом сиянии.

В такие дни мы все стягивались вместе, как края зашитой дыры. Чаще всего – на чердаке. Смотрели на картины Леса и Моря за маленькими круглыми окнами и картины Чернильного Человека за большими квадратными рамами. Иногда к нам приходили люди из города: посмотреть на свечи и рассказать как дела. Я всем была рада.

Один раз, когда в кастрюлях Поваренной Книги с воском и наших головах с делом как раз готовилось такое вот свечесветительное зажигательное мероприятие, Чернильный Человек заметил, что у калитки мнётся незваный гость – высокий демон с длинным, как плеть, острым хвостом. Чернильный Человек, который, впрочем, уже видел этого демона несколько раз, вздохнув, вышел на улицу.

– Здравствуйте, – сказал Демон Максвелла, а это был именно он, – я наслышан о ваших богемных семейных художественных салонах. Если вы позволите, я бы хотел осветить это мероприятие в прессе.

– Мне больше нравится, когда наш вечер освещается дома, а не под прессом, – ответил на это Чернильный Человек. Думаю, ему просто не хотелось, чтобы за наш светлый порог ступали тёмные люди.

В тот раз мы так и не познакомились.

Когда никто не слышит, я пою. Пою среди светлых лесных тропинок, где мой голос вплетается в ветви деревьев. Ранним утром, когда рассвет купается в волнах, пою на пристани, и песня тонет в розовых бликах. Летними вечерами, пока никто ещё не вернулся домой, я пою на крыльце, доделывая домашнюю работу, и ноты падают в щели между досками.

Я могла бы петь в самой тёмной чаще лесной. На песчаном берегу под обрывом, меж острых клыков скал, где столкновение камней и воды заглушило бы мой голос. В тёмном подвале, сидя на бочке гнилостного сидра.

На самом деле мне не хочется, чтобы мой голос забирала тишина. Я хочу быть услышанной!

Но проблема наблюдаемой реальности непреклонна: вместе со звуком падающего в глухой чаще дерева я опускаюсь в глухое одиночество.

Я молчала. Чернильный Человек молчал. Кристаллики люстры над нами не шевелились, будто замерев от смеси возмущения и скуки. Ситуация начинала становится щекотливой.