Елена Ушакова - Этот вещий сон

Я с усилием пыталась открыть глаза. Голова кружилась, тошнило, ломало, хотелось пить, разбитое тело кричало от боли. Вокруг гнетущая обстановка: стерильно белая палата, трубки, капельницы – от всего этого веяло безысходностью. Возле кровати стояла медсестра и что-то говорила. Я едва понимала английскую речь, хоть и знаю этот язык достаточно хорошо.

– Как вы себя чувствуете, мэм? – заметив, что я открыла глаза, медсестра внимательно посмотрела на меня.

– Невыносимо… Даже не знаю, рада ли я, что осталась жива. Что с моим отцом? – наугад спросила я, уверенная, что с ним что-то случилось, хотя и не знала, где он.

– Он в коме, мне очень жаль. Мы делаем все, чтобы поддержать его жизнь, но вы же понимаете: такая авария… – Медсестра многозначительно замолчала.

Теперь я не сомневалась, что с отцом произошло несчастье и что он где-то рядом.

– Когда я встану? Когда увижу отца?

– Елена, у вас множество переломов, серьезно поврежден позвоночник и сотрясение мозга… Вам предстоит долгий период восстановления.

– Я буду ходить?

– Надеемся… Надо верить в лучшее, но вы должны понимать, что пока что вы не можете не только ходить.

– Я могу увидеть отца?

– Боюсь, что нет. Как я уже сказала, он в коме.

Часы, словно годы, потянулись бесконечно долго. Физические раны не так беспокоили, как душевная боль, которая не унималась ни на миг. Отец оставался в коме. Его состояние не менялось, и врачи осторожно готовили меня к тому, что рано или поздно его придется отключить от аппарата. Я рыдала не от боли, а от отчаяния и одиночества и еще – от осознания того, что могу остаться в этом мире совсем одна, без отца.

Потеряв счет времени, неподвижно лежала в постели. Я не могла не то что ходить, но даже голову повернуть была не в состоянии, ноги не слушались, я их совсем не чувствовала. Ничего не помогало – ни обезболивающее, ни успокаивающие, ни физиотерапия, ни сладкий голос медсестры. Приступы отчаяния с каждым разом все усиливались. «Возможно, больше никогда не смогу ходить, как тогда вообще жить? Одно утешение: нахожусь в здравом уме. Соображаю, но ничего не помню. Я одна в этом мире… Странно, что об отце вспомнила. Может, кто-то помог вспомнить? Ну кому, кроме отца, я буду теперь нужна в инвалидном кресле?»

Надеясь отвлечься от мрачных предчувствий, я старалась изо всех сил воспроизвести в памяти тот день, когда произошла авария, о которой упомянули врачи. Но мысли об аварии тут же перебивала другая картина: я вылетаю из самолета… Хочу зацепиться за нее, чтобы вспомнить уже подробности падения из самолета, но очередная вспышка – и неведомая сила несет меня через быструю реку в горы… Безуспешно пытаясь приостановить чехарду декораций, обессилев, я оставила это пустое копание в памяти, заставляющее вскипать и без того перегруженный запутанными и непонятными видениями мозг: так и с ума можно сойти, а мой разум – это единственное, что оставалось невредимым.

Профессор слышал все мысли своей дочери: они доносились откуда-то издалека, но казались неестественно громкими, с металлическим отзвуком, если так можно выразиться. Они, как и слова, были нечеткие, но он явно ощущал эмоции, страх и одиночество, которые исходили от Лены.

Виктор Дмитриевич вспоминал ту информацию, которую обретал и планомерно укладывал в своей голове во время неоднократных визитов в Хайдакхан. Именно благодаря известному в тех краях Шаману он получил истинные знания за сравнительно короткий срок. В миру можно узнать лишь тысячную долю этих знаний, да и то – прожив долгую жизнь, а может, даже и не одну, и без остатка посвятив себя только науке. В Хайдакхане время течет по-другому. Это были незабываемые дни медитаций, благодаря которым он осознал, насколько безграничны человеческие возможности. Но сейчас, находясь в коме, что он мог сделать?

Сердце… «Как показать, что я не совсем овощ, что жив и все слышу и чувствую?» Сердце… Мониторы…

Сознание кружилось множеством цветов, линий, теней. Сердце… Оно должно биться. Сквозь пелену образов он услышал пронзительный звук аппарата. «Пип… пип… пип…» Кривая равномерно фиксировала биение сердца. «Надо дать знать». Виктор Дмитриевич сосредоточился на собственном сердце. Удар, еще удар, а теперь чаще. Зубец на мониторе подскочил. Раз, удар, снова. Затем звуки опять пропали, вокруг сгустилась тьма, а где-то в ее глубине искрились переливы света.

До него доносились мысли дочери – они были совсем близко, и он точно осознавал, что это – реальность. «Слышишь?» – отозвалось эхом в его сознании. Как дать понять, что он слышит? Сердце… Профессор снова ускорил сердцебиение.

«Ты меня слышишь?» – донесся издалека родной голос. Теперь профессор был уверен, что нашел связь с дочерью.

Голос Лены становился все ярче, отчетливей. Он уже улавливал отдельный смысл ее слов – высказанных не вслух, а мысленно. «Папа, мне тяжело, я ощущаю себя между реальностями, не чувствую почвы под ногами и ничего не могу вспомнить. Неведение о себе меня угнетает». Ее слова пугали, но в то же время обнадеживали: дочь жива, и он тоже пока еще жив, а раз так, то сделает все возможное и невозможное, чтобы вытащить ее из этой бездны. Она надеется на помощь. Надо не просто поддержать, а помочь справиться, дать импульс к жизни. Только бы успеть…

Укутанный в кому, мозг находился в поисках решения. Душа рвалась наружу, сознание хотело проснуться, но раненое тело не давало возможности вернуться в реальность. Запертый в материальной оболочке, Виктор Дмитриевич впадал в безнадеждие, метался в лабиринтах памяти. Иногда он забывал, что видит вовсе не реальность, иногда ему, наоборот, казалось, что это всего лишь воображение играет с ним злую шутку, а сам он спит и видит сон. А что, если Лена погибла и он всего лишь придумал себе, что общается с ней? Это пугало.

Он должен ее увидеть! Убедиться, что она жива и невредима, и заставить себя прожить еще хоть немного, пока не найдет выход!

И тут случилось необычное: профессор обнаружил себя посреди комнаты, хотя его тело по-прежнему находилось на больничной койке. Он почувствовал свободу, легкость, даже невесомость. «Может, уже умер? – присматриваясь к лежащему „киборгу“, – подумал Виктор Дмитриевич. – Нет, еще жив… Кажется, это выход в то самое астральное измерение, о котором я упоминал в своих трудах. И это произошло со мной. В теории я знал многое о нем, но теперь вижу немного иначе… Напоминает то состояние, когда находился в глубокой медитации»

Взглянув еще раз на свое «бесхозное» тело с воткнутыми в него трубками, он стал перемещаться вокруг него, дабы не потеряться и не оторваться от самого себя, то есть своего физического обличья.