Станислав Богданов - Последний старец. Крест Судьбы, Огненные скрижали…

– …Мосье Седан, вы намерены атаковать германские позиции? – спросил его полковник Курочкин на том конце провода. Там, где занимал позиции русский полк из экспедиционного корпуса, что был отправлен во Францию по приказу царя Николая II после битвы на Марне, было тихо и спокойно. – Это будет один из самых черных дней в истории французского оружия. Задумайтесь, Седан. Мы оба солдаты. Вы служите французской республике, я же русской монархии. Но, прежде всего наше призвание – быть людьми и заботиться о других людях, мосье. В данном случае, речь идет о наших солдатах, которых не редко шлют на убой. Смерть за Отечество – прекрасная смерть…

– Вы призываете меня приступить военную присягу, мосье Курочкин? – прохрипел Седан, зажмуриваясь; кровь горячими толчками била в голову, препятствуя думать и чувствовать то, что происходило сейчас в этом мире. – Вы понимаете, к каким последствиям приводят такие «невинные» разговоры? Вы зовете меня совершить преступление, мосье! Вы с ума сошли…

– Нет, с ума я не сошел, мосье, – Курочкин настаивал на своем. Этим все больше нравился Седану. – Мы готовы поддержать вас огнем. В случае если по вам будет стрелять воинствующее племя с полумесяцем, – он намекал на сенегальцев, на шлемах которых был белый полумесяц и звезда, – мы также готовы поддержать ваших ребят. Огнем из всех орудий и пулеметов. Только по другим целям, мосье, – нарочито громко, словно адресуя это кому-то другому, добавил он напоследок.

Полковник Седан опустил трубку на рычаг полевого телефона. По стихающему гулу взрывов он определил, что артподготовка подходила к концу. Теперь начиналось страшное: атака в лоб по ничем не защищенной местности. На проволочные заграждения, земляные и бетонные укрепления бошей. Больше половины его людей должны были испятнать эту бурую, изрытую воронками землю трупами в небесно-голубых или темно-синих шинелях. Это было непоправимо, и это должно было случиться. Как вдруг…

– Полковник, если мосье Курочкин будет звонить вам – как мне поступить? – глаза Мишеля под голубым шлемом (Adrian, 16) значительно оживились. – Иными словами, вам передавать трубку? Или…

– Да, конечно, – полковник почувствовал прилив вины к сердцу, так как посмотрел на ручные часы. «…Седан, от всех несчастий, коими изобилует этот мир, – еще раз пронеслось в его голове. – Храните этот святой образок вечно, и…» До атаки оставалось десять минут. – Давайте трубку, Мишель…

В дали пронзительно заиграл артиллерийский рожок. Ему мелодично вторили офицерские свистки. Они выдавали сигнальные трели, зовущие людей в атаку. Вот оно, начинается…

– Атака начинается? – прозвучал женский голос на плохом французском. Это была миссис Бригс. – Мы не помешали? – она выглядела посвежевшей, будто сошла с полотна фламандского живописца.

– Мадам, прошу вас удалиться, – стиснул зубы полковник.

– Это вы говорите мне? – с вызовом произнесла миссис Бригс. – Вы еще пожалеете об этом, Анри…

– Убирайтесь к дьяволу, мадам, – сурово сказал Седан. Его взгляд медленно обволакивал съежившуюся англичанку. – Если я вернусь, то вернусь очень злой. Я ненавижу оставшихся в живых, – он незаметно подмигнул Копье, у которого трубка чуть не вывалилась из рук. – Так что убирайтесь. Мой вам совет.

– Подлец… – лошадиные зубы англичанки заскрипели. – Поганый лягушатник…

Полковник Седан на мгновение чуть не лишился чувств. Так сильно обожгло ему грудь. Под шелковой сорочкой был спрятан золотой образок, который подарил ему полковник Курочкин. После того, как русские заняли позиции на левом фланге, сменив там сенегальских стрелков из колоний, они пили в этом добротном блиндаже вино «Бордо» выдержки 1871 года. Праздновали будущую победу над «кровавым кайзером» и «кровожадными бошами» (Курочкин называл их «тевтонами»), то и дело произнося тосты за царя Николая II и французского президента Клемансо. После того, как в который раз столкнулись бокалы из севрского, мелодичного хрусталя, полковник Курочкин расстегнул крючки своего стоячего зеленого воротника с красным кантом. Снял с шеи книжицу из чистого золота с образом Святого Сергия Радонежского. Со словами: « Этот подарок охранит вас, мосье сохранит вас навсегда!» – вручил его своему французскому союзнику, которого этот поступок русского друга тронул до глубины души. Сейчас этот святой символ ожил. Он поразил Седана в самое сердце какой-то невидимой, явно не человеческой, но Божественной Силой. Было ясно, что пришла пора окончательного решения. Смолкала артиллерийская подготовка. Памятуя о том, что в ходе этой «блестящей» операции суждено было сложить головы сотням своих соотечественников, полковник Седан медлил. В этом ужасном, перевернутом до неузнаваемости мире, имя которому «война» и «смерть», все потаенные чувства его обострились. Он ощутил, что этот простой звонок по телефонному аппарату «Эриксон» имел судьбоносное значение. Ему надлежало сделать выбор между жизнью и смертью. Все было ясно и пугало, как пугает всякого смертного осознание правды. Либо он пошлет на верную гибель, повинуясь приказу генерала Огюсте и его таинственной морали о «вечном знании» своих солдат, которые, вжавшись в окопные брустверы, ждали сейчас сигнала. Либо, нарушит злодейский приказ, повинуясь законам совести, Вечного Судии, что было смертеподобно для него, офицера французской армии. Он обретет свое бессмертие в этом конечном, безысходном для всего человечества, проклятом мире. Так, во всяком случае, представлялась ему картина всего мироздания в настоящую, полную трагичности минуту…

Видя, как небесно-голубые с синеватыми крапинками цепи, блестя на Солнце длинными сабельными штыками, устремились в атаку, он бросился из блиндажа. Неведомая сила бросила его наружу, на пропитанный тротилом, спертый, душный воздух. Мглистый от дыма пожарищ, взлохмаченный от недавших взрывов горизонт медленно оседал в себя. Его неровная, изломанная полоса выравнивалась в его сознании. На ходу, надевая шлем, Седан несся вперед. Полы его суконного плаща с клеенчатой подкладкой (от дождя) развивались как крылья Ангела Смерти. Он распустил кожаные тесемки на груди – плащ унесло ветром… Скользя по антрацито-черной и коричневой грязи, перескакивая через опорные сваи и поднятый из траншей лесенки, он стремительно бежал вперед. Извилистые углубления, обшитые дерном, в которых только что пили, ели, чесались от паразитов, замаливали грехи и надеялись его люди, не были для него зримым препятствием. Он просто не замечал их. Почти физически он ощущал позади себя рыльца пулеметов сенегальских стрелков, осязал их напряженные, намокшие от пота смугло-коричневые или оливково-желтые, как сама грязь, лица. Небо далеко впереди, над передним краем бошей покрылось в дыму и копоти шнурами сигнальных ракет. Донеслись первые раскатистые залпы крупповских пушек. Ого, девятидюймовки! Несладко придется нам всем. И ему, следовательно, тоже…