Мария Штанова - В памяти моей

В нашей семье сложилась такая ситуация: шестилетний Алёша, мой старший брат, в то лето отдыхал в родной деревне Солонец-Поляна Курской (ныне Белгородской) области. Папа привез нас с мамой сначала в Богуслав Днепропетровской области, к маминым родным, где жили её мама, отчим, сестры Миля и Наташа с семьями. Папа обещал нам вернуться и отправить в Курскую область, чтобы соединиться с Алешей и быть там всем вместе. Мы надеялись, что немцы туда не придут.

Время шло. От папы вестей никаких не было. Фашисты уже приближались к Днепру, уже начались первые бомбежки. Помню, мы с Толиком (моим двоюродным братом) сидели на подоконнике, и вдруг окна задрожали, посыпались стекла, и в огороде что-то ухнуло. Мы упали на пол, закрыли глаза и прижались друг к другу. Наступила томительная тишина, и тетя Миля, мама Толика, прошептала: «Дітки, не бійтеся, вони вже відлетіли». Это был первый фашистский налёт на Богуслав. Когда мы выбежали во двор, сразу поняли, что произошло: в саду на нашу старую шелковицу упала бомба, и на месте роскошного дерева зияла глубокая воронка, к которой нам запретили подходить.

Потом ещё бомбили не раз наш родной Богуслав. Не стало старинной кирпичной школы, магазина, которому было около ста лет. Гибли люди, скот. В Павлоград пришли немцы. Молодых парней угоняли в Германию. Забрали и нашего дядю Гаврюшу, красивого высокого парня, которому в ту пору было только 16 лет. Он был отправлен в шахту Рурского бассейна, где пробыл до конца войны. Его спасло крепкое здоровье и добросовестный труд. Его дочь Анна рассказала мне о том, как отец, находясь в неволе, видел разных немцев, и не только фашистов. Среди них были и настоящие, добрые люди. Один из них забрал Гаврюшу к себе домой. Даже была фотография (и я её помню: Гаврюша держит велосипед, на котором сидит хозяйская девочка). Он всегда повторял слова: «Не все немцы фашисты». После освобождения из фашистской неволи Гавриил Николаевич Козелецкий служил в Красной Армии в Калининграде и домой вернулся только в 1948 году. Мужья тети Наташи и тети Мили, Петро и Яшко, с первых дней ушли на фронт и вернулись с войны только в 45-м, израненные, но живые.

В июле 1941 года за нами, наконец, приехал папа. Приехал глубокой ночью, велел быстро собраться, и ранним утром мы отправились на вокзал в Павлоград. Там стояли товарные составы. Это я как сейчас помню. Раздался паровозный гудок, и народ густой толпой хлынул к вагонам. Папа втолкнул маму в вагон, а меня через головы передали следом. В этот момент у меня слетела с ноги туфелька, но искать её, разумеется, было некогда, толпа напирала, папа еле выбрался, и мы потеряли его из виду. Поезд тронулся, мы плакали в голос, прижатые со всех сторон какими-то мешками, вещами, чьими-то локтями. Было так душно, так страшно, что, казалось, конца этому кошмару не будет. Дышать было трудно. Мама держала меня на руках, а в ногах у неё лежал узелок с едой и большим платком. Она старалась придвинуться ближе к двери, где ещё можно было дышать.

Кое-как доехали до станции Синельниково. Низкий протяжный гул над крышей вагона привёл всех нас в какое-то оцепенение. А потом началось такое… Взрывы, крики, вспышки, грохот. Бомбёжка! Все стали прыгать из вагонов, бежать кто куда: в посадку, в пшеницу, под вагоны, на станцию. Мама схватила меня в охапку, как сноп, завернула в платок и побежала в пшеницу, легла, прижала меня к груди и замерла. Так длилось очень долго; стало тихо-тихо, только где-то рядом кто-то кашлял. Мама подняла голову и увидела рядом с нами старика в украинской косоворотке. Он взял меня на руки, успокоил маму и предложил:

– Если второго налёта не будет, надо идти на станцию, узнать, что там и куда дальше путь держать. Эта ветка разбита, и ехать придется с узловой.

Я ничего не понимала тогда, но видела, как мама изменилась в лице. «Неужели мы даже до Валуек не доедем?» – прошептала она. – «Не доедем, так дойдём! – уверенно произнёс дед и решительно встал. Был он высокий, крепкий, жилистый и белый, как лунь.

– Дидусь, а вы откуда? – спросила мама.

– Павлоградский я. Не хочу под немцем ходить. Одну войну с ними я уже пережил, хай им лихо буде, а в 33-м году вся моя семья с голоду померла.

– Мой батько тоже на той войне сгинул, даже не знаем, где его могила, – вздохнула мама.

Мы шли пешком очень долго до узловой станции Синельниково-1. Мама держала меня на руках, так как оставшуюся одной вторую туфельку пришлось выбросить, а босиком идти мне было трудно.

Ехали до Валуек на платформе с углем, стали черные, как негры, угольная пыль забилась в волосы, в нос, в уши. Потом ехали на пригородном поезде до Нового Оскола. Помню, ночевали у каких-то папиных родственников, которые вымыли нас, нашли мне какие-то старенькие ботиночки, а утром привели нас на базар, где нашли там своих земляков из Солонец-Поляны, и с ними мы, наконец, добрались на подводе в родное наше село Грушное, где и встретились с Алёшенькой. Он не плакал, а только спросил: «А вы немцев видели?» Немцев мы ещё не видели, но они нагрянули и в Грушное совсем скоро, кажется, осенью. Мама уже работала в колхозе.

Помню, мы сидели на кухне, ужинали. Раздался собачий лай. Немцы! Они вошли молча, уселись за стол, приказали подать им яйца, молоко, хлеб. Немец показал на часы и велел маме (через переводчика) сварить в большом чугуне яиц и принести из колодца воды, наполнить две бочки, стоявшие во дворе. Мама увела нас к бабушке в сарай и пошла за водой. Колодец у нас был один на пять дворов. Там оказалась большая очередь, так как в каждой хате стояли немцы, и всем им нужна вода. У колодца женщины общались, сообщали новости. Первая страшная новость: девушек и парней 16—17 лет угоняют в Германию, уже пришла машина. Именно тогда и забрали мою крёстную, Марусю, которую я больше не увидела. Она погибла в одном из фашистских концлагерей. Спустя много лет, а именно в 1985 году, находясь в ГДР по туристической путёвке, я ездила в Бухенвальд и положила букет цветов к подножию памятника погибшим узникам…

Появились и полицаи. Одного из них мама запомнила на всю жизнь. Так, перед самым приходом немцев в колхозе началась срочная раздача посевного зерна из колхозного амбара, ключи от которого были у нашей мамы (ей доверили как лучшей звеньевой колхоза). Женщины быстро уносили мешки с зерном по домам. Мама вместе с другими звеньевыми выдавала хозяйке каждого двора по два мешка зерна под расписку. И тут объявился первый будущий полицай, Мишка Г. (умышленно не называю его фамилию, из милосердия к его внукам) и потребовал у мамы ключи от амбара, где оставалось ещё половина зерна. – Кто ты такой, чтобы я отдала тебе ключи от народного добра? – гордо заявила мама и стала на дверях. Тогда он выхватил из кармана пистолет и выстрелил в воздух. Это был первый выстрел в Грушном. Женщины закричали, оттолкнули Мишку, окружили маму, сами разобрали оставшееся зерно и помогли ей добраться домой. С тех пор у мамы начались сердечные боли, которые мучили её всю войну. А Мишка Г. за пособничество фашистам после войны получил по заслугам: 10 лет тюрьмы. В своё село он больше не возвращался.