Мария Штанова - В памяти моей

Немцы хозяйничали во дворе: поставили посреди двора огромный котёл, приказали наполнить его водой и принести из курятника все яйца. Дров не было, приказали разобрать на дрова старую веялку. Потом принесли хворост, который никак не разгорался, так как был сырой от дождя. А потом вдруг так вспыхнул, как будто там что-то взорвалось. Огонь стал быстро расползаться по двору и уже добирался до сарая, где была корова с телёнком.

Мама закричала, немцы тоже всполошились и давай гасить разбушевавшееся пламя. В котле варились яйца, штук 50. Немец смотрел на часы: «Шнеллер, шнеллер!» (Скорее, скорее!). Видно, им приказали уезжать.

Вдруг в курятнике раздался крик. Это наш Василь, папин младший братишка (ему тогда было 14 лет), пытался спрятать несколько штук яиц за пазуху, а немец заглянул в курятник и увидел его, схватил за грудки и швырнул в угол, как котёнка. Вася упал лицом вниз, пытался подняться, но не мог: ноги отказали совсем. Дело в том, что ещё до войны, учась в шестом классе, на уроке физкультуры Вася упал с бума и повредил позвоночник, долго болел, но все-таки понемногу двигался. А тут такое нервное потрясение – и ноги отказали. Так наш Василь перестал ходить, и мы его всю войну возили на тачке, которую он сам себе смастерил. Кстати, у него были золотые руки, как говорила моя мама. Он умел делать всё: мельницу домашнюю для помола зерна, точилку для ножей, из старых бабушкиных капотов шил для моей куклы платья.

Дядя Вася научил меня читать. В шесть лет я уже бегло читала хрестоматию для 6-го класса. Помню «Крестьянские дети» Некрасова с раннего детства. Может быть, оттуда и родилась моя любовь к литературе, к родному слову.

Бабушка Анюта, мать Васи, лечила его разными травами, заговорами, даже однажды позвала цыганку, которая пыталась нас обворовать и уже готовилась вынести со двора целый мешок продуктов, подаренных ей за «лечение» бабушкой Анютой. Не повезло цыганке на этот раз: на пороге появилась мама с коромыслом в руках, да так «поговорила» с воровкой, что та едва ноги унесла, оставив на столе этот мешок и литровую банку с «целебной красной водой» (подкрашенной марганцовкой). Разразился большой скандал. Бабка Анюта кричала:

– Ах, Антонов огонь! Сибирка б тебя забрала!

Это было самое сильное проклятие в адрес строптивой снохи. Отношения у них не сложились с самого начала. Бабушка Анюта была мачехой для моего отца. Дедушка Миша, папин отец, женился на ней после смерти первой жены, папиной матери, Татьяны, женщины тихой и кроткой. Феде тогда было восемь лет. Характером он был в мать, спокойный, молчаливый, рассудительный. Через несколько лет Анюта родила Васю. Он рос очень послушным, способным к учению, в школе получал каждый год похвальные грамоты. У нас с ним сложились очень добрые отношения. Моя мама жалела его, помогала ему, а он её называл няней, любил и уважал её за доброе сердце и весёлый нрав. А бабушка Анюта считала нас «чужаками», «лишними ртами», «хохлами». Так что каждый стакан молока, каждый кусок хлеба для мамы был страданием.

– Если бы не дети, – говорила она своим подругам, – ноги бы моей в её доме не было. Женщины в Грушном сочувствовали маме, так как знали крутой характер бабки Анюты.

Так Богу было угодно, что уже после войны, где-то в году 48-м, мы получили письмо от Василя, в котором он с радостью сообщил нам, что снова стал ходить ногами. Потом женился, стал отцом троих детей. Всю жизнь занимался пчеловодством, присылал нам свой замечательный белгородский мёд, приезжал в гости в Куйбышев, где мы уже жили в своей квартире. В последний раз я видела дорогого дядю Васю в 1983 году, когда он приезжал на похороны моего отца, а через полгода и его не стало. Прожил дядя Вася 56 лет.

Но сегодня память явила мне моего любимого дядю Васю таким, каким мы возили его в коляске в 1944 году. Помню, Лёня притащил из лесу маленькие колеса-шасси от разбившегося немецкого самолёта. Мальчишки тогда чего только не находили: и гильзы, и патроны, и куски разбитой военной техники. Так вот эти шасси дядя Вася пристроил к своей коляске и мог передвигаться теперь на настоящих мягких колесах. Потом Лёша принёс зелёный вещмешок, который оказался парашютом. Мама сначала испугалась, а потом обрадовалась: это был белый парашютный шелк, несколько метров. Позднее мама этот шелк носила в Новый Оскол на базар и меняла на мыло и соль. Вообще после немцев ведь в доме ничего не осталось, хоть шаром покати – всё забрали, удирая. Видно, горький опыт Сталинградской зимы научил их многому. Они хватали всё подряд, ничем не брезгуя. Выгребли все печурки, разграбили даже бабушкин сундук, в котором хранились льняные полотенца и платки («на смерть»). Они разбили драгоценный ткацкий станок, на котором бабушка Анюта ткала холст. Помню, как быстро бегал челнок по основе, а бабушка пела одну и ту же песню: «Ох, ты мой роди-и-именький, да на чужой сторонушке». Холст немцы тоже забрали.

Моя детская память удержала несколько эпизодов, связанных с немцами. Помню, мы сидели в погребе, куда мама принесла нам кувшин молока и краюху хлеба. Видно, немец выследил, куда она спустилась, пошёл следом за ней, спустился на три ступеньки вниз и своим тяжёлым сапогом ударил Лёню по лицу. Может быть, фриц решил, что здесь прячется партизан? Но поняв, что здесь только дети, выругался и пошёл прочь. Поздним вечером они уехали, собравшись довольно спешно. Потом немцев долго не было. В селе Солонец-Поляна был назначен староста. Мама говорила, что, в отличие от полицая Мишки, староста был человек смирный, никого не обижал.

Школу закрыли. Всю зиму 1942 года мы жили впроголодь, питались мёрзлой картошкой, ели жмых, парили калину. Нас спасали лесные орехи, которые мы сушили на печи, и сухофрукты, в основном груши. Село наше Грушное (часть Солонец – Поляны) всегда славилось садами, которые росли под горой, в низине. Широкая лента дороги уходила далеко в поле, а за нашим садом начинался большой овраг, поросший густыми кустами орешника. Место живописное в своей запущенности: крапива в человеческий рост, полынь, дикий малинник – самое настоящее лесное царство для детей, раздолье – есть где поиграть в прятки, затаиться и ждать, когда можно будет «застукаться». Помню, мы играли в прятки с мальчишками по фамилии Кишкины. Их мать, тётя Варя, бывало, выйдет на огород и зовёт: «Колькя, Петькя, Васькя, идитя абеды-ы-ыть!». Отца эти трое мальчишек так и не дождались с войны: погиб на фронте в 1944 году.

В нашем саду росли груши мичуринского сорта «ранет бергамотный», вкус которых я помню до сих пор. Когда начинался сильный ветер и спелые груши падали на землю, я бежала в сад, подбирала тяжелые сочные груши в подол платья и приносила в дом. Бабушка Анюта резала их на две части и выкладывала на противень в печь. Сушеные груши – это чудо как вкусно!