Елена Новикова - Каменная книга

«А сон был в руку», – невесело улыбнулась я.

* * *

В ноябре я заметила, что Катрин беременна.

* * *

Снегом все замело довольно быстро. Во дворе дорожки чистили лопатой, а дальше, в лес, можно было уйти только на лыжах.

Вадим уходил на охоту. Ружье было, но он предпочитал ставить ловушки для птиц. Наставит, а потом ходит с обходом. Был рябчик, из которого сварили бульон. Тетерева жарили прямо на огне, такая курица-гриль.

Редко, но попадались и зайцы. Шкурки проветривали на морозе, а потом посыпали солью. Какая-никакая обработка, а мех пойдет в дело. Шапки, сапоги…

Не хватало информации. Мне, привыкшей, что на любой вопрос можно получить если не ответ, то хоть наводку в интернете, это было особенно трудно. Изобретали «велосипеды», как сдирать шкуру, как ощипывать птицу. Но как-то справлялись.

Книги были перечитаны по несколько раз, старые журналы тоже. Набор книг был невелик: Лев Толстой – детям, Золотой теленок, Рецепты грузинской кухни. Еще Пришвин, альбом «Русский самовар» и «100 способов похудеть».

Пара детективов про Ниро Вульфа.

Вот и все, что осталось от цивилизации…

* * *

Новый год отмечали водкой.

В честь праздника выделили блинной муки и я испекла черничный пирог. Плоский, зато черника настоящая. И с сахаром.

Зайчатину тушили вместе с картошкой. Потом все это ели, поглядывая на часы. Глаз хотел найти телевизор и московские куранты, а потом услышать поздравление какого-нибудь президента…

В 12 часов чокнулись и выпили:

– Ну, будем! – сказал Вадим.

И больше сказать было нечего.

* * *

Зима была в общем благополучной. Погода баловала, всего хватало. Четвертым персонажем был Лес, с которым всегда можно поговорить.

Дел для поддержания жизни тоже хватало – собирать хворост, топить, готовить, разделывать тушки, стирать (мыла пока тоже было вдоволь, но экономили). Иногда эта простота казалась истиной.

Выходом в мир иной были сны. В них причудливо переплетались нынешняя и прежняя реальность. В них были троллейбусы, велосипеды и метро. Гуси, обезьяны, лошади и зайцы. Был Эрмитаж, почему-то сплошной Эль-Греко, сколько ни переходи из зала в зал. А еще Катрин, лежащая в саркофаге Тутанхамона, и я обвожу контуры саркофага розовым мелком на полу…

Настоящей же Катрин становилось все тяжелее – рос живот. Это и здоровой-то бабе трудно, а тут самой даже позу не поменять. Мы с Вадимом помогали как могли, но настроение у нее портилось с каждым днем. Порой она начинала плакать, жалея и себя, и этого будущего ребенка.

– А может, я умру, а вам и молока взять негде… – сказала она однажды и отвернулась в стену.

Вадим вздохнул и вышел чинить капканы.

Чем больше я смотрела на Вадима, тем больше удивлялась, что он мне не нравится. Он хорош собой, довольно строен, заботлив, хорошо хозяйничает. И головой работает, и руками. А главное – он последний мужчина на Земле, и если не он, то вообще никакого… По всем законам физиологии должно тянуть. Но – не тянет.

Я тоже вздохнула и отправилась гулять. Солнце уже начало греть, и оттаяла моя «дорога жизни» – по шпалам вдаль. То там, то здесь попадались проталины, казалось, что иголки на елках стали зеленее, а воздух прозрачнее. Вопреки обстоятельствам я испытывала душевный подъем, имя которому – весна. Физиологически нормально.

Вот я дошла до поваленного дерева, поздоровалась. Немного посидела, глядя, как белое облако бежит над лесом. И вдруг я увидела то, что показалось галлюцинацией: над лесом летел воздушный шар! Обыкновенный воздушный шар, на которых летают спортсмены, выступают на городских праздниках. Он даже издалека казался большим, а цвет был самый замечательный в мире – оранжевый с голубыми полосами…

Но ведь, если – шар?!… И голова заработала. Так, значит, никакой Войны нет? А почему не приходит дизель? – А ты проверяла расписание? – А, может, тебя специально привозили, когда дизеля нет? – А тот поезд? – Обыкновенный товарный поезд, который ходит раз в полгода, или в год, такая редкая ветка… Сердце выпрыгивало из груди. Но я пошла к дому нарочно спокойно, на случай, если меня видит Вадим.

Но Вадима не было, он как раз ушел обходить капканы.

Дрезина была на месте. Если вскочить на нее сейчас, через 3—4 часа я буду на большой дороге. Еще километров 200, и начнутся первые поселки, а через 300 будет город. Если повезет, дизель меня подберет раньше… Скорее бежать…

Я зашла к Катрин.

– Я должна тебе сказать… Вадим нас обманывает. Никакой войны нет. Я видела воздушный шар…

В глазах Катрин забрезжила надежда:

– Возьми меня с собой!

И я взяла. Поднять Катрин я не могла, но она обхватила меня руками и помогала как могла живой ногой. Едва не уронив ее при сходе с крыльца, мы все же добрались до дрезины. Я уже умела управлять.

Сначала было страшно, и мы все время оглядывались. Но вот мы проехали поваленное дерево – прощай! – вот уже сосна с раздвоенным стволом – прощай! – а вот овраг, а я считала, это уже километров пятнадцать. Не догонит!

Солнце стояло еще высоко, верхушки деревьев казались черными, и где-то над ними, в синей вышине я видела след воздушного шара.

С некоторых пор Анна Владимировна Скрынникова была против биографий – что кратких, официальных, что выстроенных по воспоминаниям автора и его окружения – полных сплетен, недомолвок и подтасовок. Ее скромная роль комментатора к некоторым не слишком популярным и почти что научным изданиям привила ей стойкую аллергию к любому упоминанию факта, не подкрепленного письменными источниками, а затем и к подкрепленному целой тонной пожелтевших страниц, исписанных мелким убористым почерком, или размашистым – как будто «к цыганам!», или вовсе прихрамывающей машинописью. Одним словом, весьма почтенная дама отнюдь не легкомысленного возраста, пользующаяся авторитетом у сотрудников, начальства, а также тех немногочисленных читателей, которые и впрямь почитывали ее комментарии, Анна Владимировна накопила в душе такое количество протеста, негодования и возмущения, словно внутри нее сидела и ожидала своего часа неразорвавшаяся граната.

Месть ее зрела, наливаясь соком, словно яблочко, и когда контуры сюжета стали проглядывать сквозь туман (а туман ох как был нужен!), яблочко сорвалось с ветки, и покатилось по тарелочке, показывая самые разнообразные картины, подтвержденные несуществующими источниками – черновиками, письмами, воспоминаниями…

Надо сказать, что проживала Анна Владимировна в петербургском «контексте», который включал в себя не только гранитные набережные и золоченые шпили, но и молодых людей (кажется, под кайфом), готовых расправиться с любой вышедшей из сберкассы старушкой, и миф о штурме Зимнего, и буханку хлеба, переброшенную гражданкой Быстровой через забор хлебозавода (вторая буханка – часовому) осенью 1942 года, и произносимую когда-то шепотом фамилию Маринеско, и тень ее знаменитой комаровской тезки. С этой тенью и был связан коварный замысел.