Влад Новиков - Соломенная собачка с петлей на шее

Мне было неуютно, я чувствовал сверлящие спину взгляды, я сам хотел убраться отсюда. Но куда? В гостиницу, к клопам? За две тысячи за ночь? Я ведь все выяснил, старый говнюк Глеб в этом меня не обманул. Две тысячи за ночь! И это уже перебор.

Я произвел плохое впечатление, вряд ли кто-нибудь захочет сдать мне комнату в этой части города. Слишком я тихий в общении. А от тихони всегда жди беды. И поговорка на этот случай имеется. Ну вы, разумеется, все знаете: в тихом омуте, так сказать…

Ну а что касается Лизы, то я совершенно не знал, как с ней быть. Она почти не разговаривала, ходила на свою работу в салон сотовой связи, где ей, вероятно, все-таки приходится открывать рот. Думаю, это дается ей мучительно тяжело. Мне понятно это ощущение: иногда легче удавиться, чем выдавить из себя лишнее слово. Ах, но что-то в ней было… Думаю, все дело в загадке. Какой-то хитрец внутри моей головы пытается меня одурачить, он подстегивает воображение, рисует замечательные картины, связанные с ней, но все это может плохо кончиться. Получится настоящая трагедия, как у Шекспира. А ведь я, знаете ли, всегда предпочитал пьесы повеселее.

В сущности, я бы уже неделю назад съехал куда-нибудь – черт побери, да куда угодно! Просто и благополучно, – но этот странный образ у меня в голове… Лиза… она не дает мне покоя. Она меня просто игнорирует. Не замечает. Это второсортная древняя уловка, я не могу купиться на это, я же не глупая камбала! И все-таки… я заглотил наживку. Не могу обманывать себя. Нелепость, одним словом. Мне казалось, что я не так глуп. Я уже сейчас вижу последствия, мое воображение не остается безучастно. Герман снова сдается. Конечно, это приятно, но только поначалу. Затем наступит расплата. Когда же я перестану призывать с небес несчастья на свою бедную голову?! Когда я наконец поумнею? Но! Я даю себе шанс: я решаю все-таки съехать. Ведь у меня недоброе предчувствие на ее счет.

После обеда я пошел в магазин и на выходе наткнулся на того, кто испортил мне разговор с Лизой в кафе «Серебряная ложечка», и это оказалось очень кстати: я попросил помочь мне с поиском жилья.

– Что случилось? – спросил Ян.

– Да ничего, просто мне нужна квартира.

– Видать, Кайновы тебя совсем замучили, – кивал он как будто бы понимающе.

– Кто?

– Те, у кого ты живешь.

– Ах, это? Не-ет, нет, – протянул я, – тут дело не в этом. Мне просто нужно свое пространство, больше места.

– Ладно, я посмотрю, что можно сделать. Тебе именно квартира нужна?

– Лучше бы небольшой дом.

– Да, – кивнул он, – это будет легче. Думаю, завтра уже сможешь въехать.

– О’кей, Ян, спасибо тебе!

– Да нет проблем, Герман, нет проблем, братишка, – улыбнулся он.

И все-таки слишком много фамильярности с его стороны.

Следующим вечером я сообщил Кайновым, что все было хорошо и замечательно, но пора бы и честь знать. Мне подыскали дом в другой части города, и завтра я – того, съезжаю.

Глеб даже не поднял глаз от газеты, а Татьяна, хоть и пыталась изобразить на лице жалость, все же вздохнула с облегчением. Они в самом деле чувствовали себя неспокойно – как и я, впрочем, – пока я находился в их доме. Теперь они могут быть спокойны за дочь. Безработный проходимец не побеспокоит их более. И это не мое больное воображение, я слышал больше, чем они думают. Стены в этом доме ужасающе тонкие, а слух у меня – как у кота.

Вот по кому я буду скучать, так это по кошке. Она уже порядком привыкла ко мне, мурчит на коленях, греет меня своей теплой шубкой. На нее здесь никто не обращает внимания, поздно вечером она скребется в мою дверь, и я впускаю ее. Она всегда ложится мне на грудь или на ноги. Это мешает мне заснуть, но я не жалуюсь, я и так вряд ли бы смог заснуть сразу. Не мой конек.

Чуть позже пришел Ян и сказал, что все готово. Можно переезжать! Хоть прямо сейчас. К чертовой бабушке этих кретинов Кайновых. Они здесь что, одни-единственные хозяева?! Тьфу на них, говорил Ян.

– Только вот что, – начал он как будто бы с опаской, – это мой собственный дом. То есть я тебе сдаю большую комнату на втором этаже, она там всего одна и есть, а сам живу на первом. По рукам?

Тут я немного насторожился. Все-таки мне нужно свое пространство, без посторонних.

– Ладно, расслабься, Герман, – продолжал он, – я не напряжный. Это всяко лучше, чем здесь, – он оглядел мою комнатушку и неодобрительно покачал головой.

– Не знаю, – ответил я, – а целого дома нет?

– Не-а, тут все одна дрянь, понимаешь? А у меня дом – что надо! Там все есть. И главное, за ту же цену! Комната почти в целый этаж, в четыре раза больше этой вот. Ты это, подумай. Я тебе по-дружески. Так-то мне все равно. В общем, думай. Звони, если решишь, – он похлопал меня по плечу и ушел.

Я лег на кровать и стал читать книгу, как всегда делаю, когда надо что-нибудь срочно решить. Просто не могу взять себя в руки…

Из гостиной вдруг послышались крики. Я вышел посмотреть, что там стряслось, и увидел, как Глеб гоняется по дому за кошкой. Он был взбешен, он хотел прибить бедное животное, он бы ее не пожалел.

– Что случилось? – тихо спросил я у Татьяны.

– Она опрокинула чашку с чаем ему на колени.

– Слушайте, – занервничал я, глядя, как кошка остановилась и, шипя, стала пятиться от Глеба в угол, где стоял телевизор, – слушайте, может, лучше я ее с собой заберу?

– Забирай, забирай, ради бога, забирай ее, – торопливо прошептала Татьяна.

Я подошел к Глебу и позвал его по имени, но он не обратил на меня внимания. Я попробовал позвать еще раз, но нет – он готовился к прыжку, словно какой-нибудь хищный зверь.

– Глеб, Глеб, – повторял я, – давайте я заберу кошку с собой, раз такое дело, – но он не слышал меня.

Тогда я осторожно прикоснулся к его плечу. Я был напряжен: от него можно было ждать чего угодно, тут на столе полно острых предметов. В таком состоянии он мог родное дитя проткнуть вилкой ради, фигурально выражаясь, попутного ветра. Похоже, он до глубины души верил в свое право на месть, а «праведный гнев» – штука серьезная. К тому же Глеб был силен, несмотря на возраст и изможденный вид. Я видел, как он перетаскивал бревна во дворе. Мышцы – как сталь. Тупой и сильный – эта комбинация была мне не по вкусу. И еще: он, как истинный псевдопатриот, давно почуял, что я презираю практически все, что он любит, и что я – не патриот. А вот этого он простить не мог. Он хотел доказать свою любовь к родине самым верным способом – убийством. Я это знал по его ежевечерним двухминуткам ненависти, которым он предавался с творческим вдохновением. Он разговаривал с телевизором и ждал своего часа. Расстраивался, что слишком стар для войны. Что ж, он всегда может устроить маленькое сражение в своем же собственном доме, что он, похоже, и решил сделать. Повод нашелся, и я уже как бы выступил на стороне врага.