Владимир Новиков - Новый словарь модных слов

Основное значение этого слова мы как-то невзначай потеряли. Вот показательный эпизод. Отмечается юбилей знаменитого артиста. Его дочь, молодая журналистка, рассказывает с телеэкрана: «Отец всегда был для меня авторитетом, в хорошем смысле». Помилуйте, какой еще у этого слова есть смысл, кроме хорошего? А, жаргонный… Да, «авторитетом» (в непременных кавычках!) называют еще главаря преступной группировки. Это вор, который должен сидеть в тюрьме, но, к сожалению, вор пока не пойманный, не изобличенный. Но почему же мы в своих разговорах принимаем во внимание уродливые, искаженные понятия блатного мира?

Невольно начинаешь задумываться: кто же теперь для нас является авторитетом, причем не в узкопрофессиональном, а в широком духовном плане? «Где, укажите нам, отечества отцы, которых мы должны принять за образцы», как вопрошал нетерпеливый Александр Андреич Чацкий. Где былые авторитеты, прорабы перестройки, пророки гласности, строители открытого общества? Бывшие народные депутаты и лидеры вольнодумных СМИ вместо открытого общества понастроили себе закрытые дачки, приватизировали казенные зданьица или успешно продали основанное дело, сколотили небезупречные капитальцы. Былые рыцари справедливости сделались… не ворами, конечно, но — стяжателями. А некоторые просто погрузились в деградацию и в пьянство. Туго у нас с авторитетами. Кого квартирный вопрос испортил, кто на еврейском вопросе неловко поскользнулся…

В 1989 году ушел из жизни академик Сахаров, десятью годами позже — академик Лихачев. Сахаров был либерал, Лихачев — государственник, но оба остались в памяти как академики в высшем нравственном смысле, как подлинные авторитеты. А теперь эти места вакантны, не нашлось преемников ни среди ученых, ни среди писателей. Грустно!

Тут уже впору обратиться не к отдельным лицам и даже не к интеллигенции в целом, а непосредственно к Русскому Языку. О великий и могучий! Не становись по ту сторону добра и зла! Не оскверняй

свои высокие слова низкими значениями. Ведь это был наш национальный позор, когда швейцарская прокурорша не смогла справиться с «русской мафией», поскольку выражения вроде «вор в законе» загадочны и непереводимы. Может ли язык, вобравший в себя подобные «понятия», называться правдивым и свободным? Одумайся, родной, выпрямись, береги чистоту и благородство, ведь ты — наш единственный абсолютный авторитет!

Это прилагательное тайком завело шашни со словом «современный» и пытается стать его синонимом. Нормативные словари пока не дают разрешения на такой союз. Для них «актуальный» означает «важный, существенный для настоящего момента» — и ничего более. Если абитуриент во вступительном сочинении про Булгакова дерзнет написать, что автор «Мастера и Маргариты» «оказал большое влияние на актуальную литературу», то ему слово «актуальный» подчеркнут красным карандашом и оценку снизят: мол, не выпендривайся, пиши нормально: «современную литературу».

Но как только строгий экзаменатор выйдет на улицу, Он увидит афишу: «Выставка актуального искусства», и тут уже его красный карандаш будет бессилен — понадобятся по меньшей мере ведро с краской и большая малярная кисть, чтобы переспорить художников и арт-критиков. Они уже давно называют «актуальным искусством» то, что создается сегодня и притом в современном духе, то, что на иностранных языках называется «l’art actuel» или «die aktuelle Kunst». Особенно часто понятие «актуального искусства» применяется сегодня не к «нормальным» картинам и скульптурам, а к таким возникшим во второй половине XX века формам, как инсталляция, акция, перформанс.

В очередной раз между западным и нашим языковым мышлением наблюдается, говоря зощенковским словечком, «разнотык». В России всегда недооценивалось современное искусство, которому невероятно трудно было стать актуальным для общества. В этой неприязни к новаторству сошлись, к примеру, В.И. Ленин, называвший поэзию футуристов «махровой чушью и претенциозностью», Н.С. Хрущев с его легендарным криком «Абстрактисты! Пидарасы!» и Т.Н. Толстая, написавшая о «Черном квадрате» Малевича: «Такая работа под силу любому чертежнику».

И литература наша немало страдает от «любителей старины» — так и хочется назвать их остап-бендеровским выражением «одноглазые любители», ибо искусство требует от нас «двуглазого» зрения, умения смотреть и в прошлое, и в будущее. Эти самодовольные ретрограды то и дело твердят о том, что в поэзии актуальнее всех Пушкин, который, вообще «наше всё» (заметим, что автор этого ставшего расхожим выражения Аполлон Григорьев не знал ни Блока, ни Хлебникова, ни Пастернака).

А что сам Пушкин думал по этому поводу? «И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит», то есть необходимым условием своей будущей актуальности он считал актуальность поэзии как таковой. Этот «один пиит», конечно же, существует сегодня, только критики расходятся в его идентификации. Для иных это сверхавангардный Виктор Соснора, для кого-то — сверхтрадиционный Тимур Кибиров. Оба актуальны, у обоих есть читатели и поклонники, исследователи и последователи. А пушкинист, не желающий знать современных поэтов, — плохой пушкинист, это «старомозгий Плюшкин» (по Маяковскому), «гробокоп» (по Цветаевой).

Так сложилось в последние полтора десятилетия, что современная наша российская литература не очень актуальна. Попросту говоря, ее мало читают и все меньше знают. Можно долго спорить, кто виноват — писатели или читатели. Но лучше поставить вопрос: что делать? Ответ очевиден: рассказывать о нынешних писателях, сводить их почаще с читателями. Что и предпринимается теперь в разных городах России под примечательной вывеской «Актуальная словесность».

Только вот декларация этой разумной затеи несколько меня смутила своей стилистикой: «Проект «Актуальная словесность» является попыткой практической интерпретации литературоцентризма российской культуры в новых условиях издательского бума…» Да, замысловато, чтобы не сказать — бессмысленно. Такими бюрократическими лозунгами вы, дорогие мои, распугаете последних наших читателей. Да и современной словесности, чтобы снова стать актуальной, стоит прежде всего заговорить человеческим языком.

«Амбициозный человек» — раньше это была отрицательная характеристика. Чрезмерные претензии, болезненное самомнение, агрессивный карьеризм в сочетании с душевной черствостью — вот что стояло за данным эпитетом. Да и само слово «амбиция» звучало по преимуществу негативно. «Всю амбицию ему разбили», — говорил зощенковский герой, отождествляя «амбицию» с «мордой» и не испытывая особого сочувствия к пострадавшему.