Лариса Ритта - И светлые песни Грига… Зимняя повесть

Понеслись мультфильмы. Волк догоняет зайчика. Зайчик лукавый, отважный, одарённый. Волк – неудачник обаятельный, на диво живучий. Зал то и дело взрывается хохотом. Мы со Славой тоже хохочем. Сейчас мы с ним – союзники. С Саней этого не было. С Саней мы никогда не были союзниками. Мы были с ним одним целым. Но разными полюсами одного целого. Поэтому и тащило нас друг к другу. И не было этой страшной силе конца. И сейчас нет.

Мы выходим из кинотеатра. На улице неожиданно тихо. О, великое многообразие природы!…

– Вам понравился фильм?

Я не знаю, что ответить. Мне понравился герой, потому что напомнил мне Саню. А его подруга не была похожа на меня. Она – была не я. А вот он – был Саня. И долго ли это будет со мной, это кружение вокруг моей боли – я не знаю…

– Слава, а вам очень нравится Эмма?

Ну я даю! Слава, по-моему, даже подскочил. И влип, скажет, я с этой обормоткой. Мало того, что не умеет себя вести, так ещё и в душу лезет.

– Сегодня мне очень нравитесь вы, Ия.

Вот так отбрил меня Слава. О, какое тонкое, какое едкое оружие эта дипломатичность! Я так не умею. Мне опять стыдно, и я завидую Славиной воспитанности на всю катушку.

А он вдруг пугается:

– Вы думаете, я посмеялся? Уверяю вас…

И глаза у него сделались широкие, убеждающие.

Нет, уже не думаю. Спасибо, Слава. Спасибо тихий, воспитанный Слава, но в этом городе, на этой улице, куда мы сейчас свернём, живёт мятежный и гордый, мой непримиримый, мой светлый и суровый Григ, и никуда мне от него не деться. Только вот одна я сейчас. Да что одна – нет меня. Просто нет. Вообще – нет.

– Есть чёрный тополь, – я шепчу, чтобы вдруг не заплакать, – есть чёрный тополь, и в окне свет, и звон на башне, и в руке – цвет, и шаг вот этот – никому вслед, и тень вот эта, а меня – нет…

– Что-что? – светлеет Слава, – что вы читаете?..

Я оборачиваюсь к Славе, наклоняю голову и слушаю светлые, горькие капельки. Это – Цветаева…

Слава тепло смотрит на меня. Вот что в нём главное – теплота. С самого начала нашей встречи под фонарём в его слабой и беззащитной улыбке была теплота, и она не тратилась, не таяла, она грела и была щедрой. И я чувствовала её. И от этого у меня щекотало в горле.

– Вы хорошо читаете, – сказал Слава. – Вы хорошая девочка. Вы славная девочка.

Мне смешно. Девочка! Да я сейчас такая же древняя, как город Пантикапей и такая же развалина. Одни обломки остались сейчас от меня. И если я не увижу Саню ещё день – я УМРУ!

– Вам пора домой?

Полувопросительно, деликатно. Мы стоим у изначального фонаря.

– Почему вы так решили? – с вызовом говорю я.

– Я думал… раз вы больны…

– Слава, – жёстко говорю я. – от вашей вежливости может стошнить.

И с удовлетворением вижу, как замирает его лицо и меркнет улыбка. Так-то вот. А то слишком добрые вы, Слава…

– Вы упустили одну девушку, – прищуриваюсь я прицельно, – и готовы молиться на другую только за то, что она снизошла до милости пойти с вами в кино! Любая пятиклассница обведёт вас вокруг пальца за пять минут! Вам это всё равно?! Ну вот кому нужна ваша дурацкая доброта?! Кому, кому от неё может быть тепло и хорошо!

Я кричу зло и нечестно. Защищаю Саню, защищаю перед самой собой, а Слава-то тут при чём? И ведь стоит, не обижается, и, кажется, опять собирается улыбнуться. А вот при том, вот при том, что Саня ни минуты бы не стал слушать, и не бреда, который я выпаливаю сейчас, а самой справедливой истины о себе – не стал бы слушать ни слова, просто развернулся бы и ушёл, и осталась бы я одна под фонарём глотать горькие слёзы…

– Вы зря горячитесь, Ия, – спокойно говорит Слава. – Вы ведь… не на меня сердитесь…

И я, словно с разбега, останавливаюсь. Это, наверное, то же, что бить лежачего. Я дрянь, дрянь, и я не знаю, что мне делать теперь. Но я делаю. Я делаю шаг к Славе и обнимаю его за шею. И целую прямо в губы. И думаю о себе: нет, это не я. И вижу его глаза – в свете фонаря они кажутся мне удивительно синими. И такой ласковый этот удивительно синий цвет…

Обложка – Иван Малинин

Субботу я плавлюсь в жесточайшем жару. Вокруг меня полно народу: мама с папой, Эмка, Наташа – подруга с работы – и откуда-то сверху, из голубизны вдруг Саня: «Надевай своё красивое платье, пойдём встречать Новый год!»

И мы идём, и катаемся на санках по нашей улице, а кругом тепло, ручьи, весна…

Я разлепляла глаза, пила виноградный сок, откуда-то взявшийся, падала в подушки, и опять: Эмкин день рождения, все гости – её женихи, Эмка в золотом кружевном платье, все сидят в три яруса, поют, тепло, тает снег, весна, и Эмка вдруг – под руку с Саней, и он говорит ей странное и прекрасное слово: «Избранница»… И все вокруг: «Ах, какая пара, он блондин, она брюнетка!..» И мне плохо, плохо, я мечусь и отряхиваю бред:

– Фуу-у-у…

Открываю глаза. Возле меня – Эмка со страдальческими глазами.

– Бедняжечка… Из-за меня свалилась…

– Не болтай, – я облизываю сухие губы. – Налей соку… Ты мне приснилась в золотом платье.

– Ах, красота!..

На Эмке старенький свитер, волосы связаны в два школьных «хвоста» над ушами, на лице – ноль косметики. Сейчас Эмка похожа на ту Эмку, какой она была на первом курсе, когда приезжала на каникулы. Эмка брала с собой этюдник, и мы шли на пляж. Я валялась на песке, грызла яблоки и читала «Юность» и «Новый мир», а Эмка трудилась, отрабатывала свои 250 заданных на лето этюдов. Подходили знакомые и незнакомые ребята, уважительно глядели, что там у неё получается, просили сделать рисунок с натуры на память, становились в позы, Эмка лихо делала карандашные и акварельные наброски, раздаривала по-королевски направо и налево, и мне перепадало внимание с барского стола: «Девушка, а что вы там читаете? Мопассана?» «Девушка, а вам не скучно? Хотите, мы вас на лодке покатаем?». «Девушка, а что вы делаете сегодня вечером? Приходите с подругой на волейбол в дом отдыха, мы, вот, с Пашей вас будем ждать…»

Мы с Эмкой посмеивались, соглашались на всё сразу, я фыркала на весь берег. И не было у меня тогда моего Сани, не было у Эмки её красивого мотогонщика, и всё было чисто, радостно и незатейливо…

– Я его вчера поцеловала, – в ужасе вспоминаю я. – Славу твоего…

– Сбесилась, – немедленно поставила диагноз Эмка. – Нашла кого целовать.

– Ты кого мне вообще подсунула? Боже, женатого мужчину… Эм, сколько ему лет?

– Тридцать… один или два.

– О-о-о!.. – я в ужасе валюсь в подушки.