Гегам Севан - Хрустальный замок. Роман. Рассказы

Я почувствовал себя ничтожеством. «Что же ты наболтал Араму про неё, отвечай теперь, – говорил я себе, – что же ты молчишь…».

За первым воскресеньем последовали другие – и так до лета. А летом мы не стали переезжать в деревню. Моя мама была очень больна. Мы сдавали наш дом жильцам и всё-таки очень нуждались. Я ездил на остров Гнал и давал там уроки ребятишкам наших знакомых.

После занятий я поднимался к голой вершине острова. Там стоял греческий монастырь с маленькой часовенкой. Я забирался туда и, задыхаясь от волнения, ждал Сона. И она приходила, непременно приходила.

Мы шли с ней на другую сторону острова, петляя по головокружительным и безлюдным тропинкам. Сона часто плакала. О, как я любил её и как невинны были наши прогулки.

Мы усаживались на каком-нибудь камне, устремив затуманенные счастьем глаза на далёкие горы.

Мы смотрели на парусники, на большие корабли, которые отплывали к безвестным и незнакомым берегам.

– Сона…

– Что?

– Можно я поцелую тебя?

– Нельзя…

– Почему?

Если ты поцелуешь и бросишь меня, я буду очень мучиться.

– Значит, ты не веришь мне?

И мы отворачивались друг от друга.

– Но я хочу тебя поцеловать. Если ты не позволишь, я не приду больше.

– Нельзя.

И, рассердившись, я в самом деле не приходил в следующий раз на условленное место.

Но спустя несколько дней, горько раскаиваясь, со слезами на глазах бежал туда, чтобы вымолить прощения себе. Она рукой закрывала мне рот.

Но дай мне сказать! – говорил я. – Ты же не знаешь, что я хочу сказать!

– Знаю. Ну хорошо, скажи, скажи…

– Нет, ты сама то-то хотела сказать…

– Почему ты не поцеловал меня в прошлый раз?

– Но ты не позволила.

– Ну так целуй теперь, целуй скорее!

И она сама прижималась ко мне и целовала меня в губы…

Прекрасные эти поцелуи, они были выражением невинной юношеской преданности друг другу. Мне тогда казалось, что мы владеем всем светом. Такая любовь в нашей среде была явлением, по крайней мере, непривычным. Мои товарищи слишком часто меняли свои «любови».

– Ты что, попал к ней в сети? – спрашивал Арам.

Все говорили о нас с Сона. Я был, по общему мнению, «расточительным, проматывающим отцовское наследство, гоняющимся за безделицами в жизни и слишком рано начавшим грешить юношей».

«Бедняжка, – говорили про Сона, – совсем он ей вскружил голову, шатаются в горах с утра до вечера».

И однажды мать Сона позвала меня к себе.

– Мальчик мой, – сказала она, – я знаю тебя, ты кажешься мне честным человеком, но ты понимаешь, эти разговоры… Видишь, я до сих пор молчала, но теперь вынуждена вмешаться. Тебе нельзя больше видеться с Сона. Если узнает её отец, будут большие неприятности. Ты сейчас иди и, если действительно любишь Сона, подумай о своём будущем.

– …Но это вопрос нескольких лет, мадам.

– Потому я и хочу, чтобы вы расстались, а то и так уже бог знает что говорят. Если бы знала обо всём, я бы не позволила вам так далеко зайти…

– Но мы… только любим друг друга, мадам, и больше ничего.

– Больше ничего? – повторила она как-то странно.

– И потом Сона…

– Насчёт Сона я всё сама решу. Я не хочу говорить об этом с твоей матерью, но если ты будешь упрямиться, мне придётся это сделать.

Через некоторое время я встретил Сона на улице.

– Мы должны встречаться, Сона.

– Невозможно, – сказала она, – подождём немного, потом поженимся.

– Поженимся?.. Но ведь это так нескоро – надо учиться, потом военную службу пройти…

– Я люблю тебя и буду любить всегда.

– Но мы должны встречаться!

– Невозможно…

И почему-то я радовался всему, что она говорила, даже тому, что нам больше нельзя встречаться. Если ей так кажется – значит, это правильно.

Воспоминания, связанные с Сона, более чем отвечали моим идеалам любви и жили во мне ещё долгие годы. К сожалению, это был обман, как являются обманом все сильно идеализированные вещи.

Наше материальное положение ухудшилось. Моей матери было совсем плохо, и я просто нуждался в любви и сочувствии. Я опять стал «украшением» роберовских вечеринок. Каждый тут имел свою «партнёршу». Только я один держался обособленно, держался со всеми как общий друг. Но однажды в моё одиночество вторглись, и я бы не сказал, что был недоволен этим.

Её звали Матильда. Интересная, высокого роста и… с красивой грудью. Она недавно рассталась с возлюбленным и теперь хотела «забыться».

Всё это было навеяно американскими фильмами, и, как следует из этих фильмов, я был призван помочь ей «забыться» и забыть «старую» любовь. Во всяком случае, таково было общее мнение моих товарищей, мнение, высказываемое с нескрываемой завистью.

Ну а чем она являлась для меня? Неискушённое моё сердце признавалось мне – ничем. Просто девушкой.

Во время очередного танца она спросила меня:

– Ты любил кого-нибудь?

– Я?

– Да.

– Нет…

– Ты говоришь неправду.

– Почему же?

– А Сона? Эта маленькая школьница?

В голосе её была насмешка. И я ответил, как опытный ловелас:

– Всё это в прошлом.

– Сона дружит с моей сестрёнкой, она просила спросить у тебя, любишь ли ты её по-прежнему. И знаешь, что она сказала? «Он мой, что бы ни случилось».

– Вот как?

– Да. Что передать ей?

И почему-то я сказал:

– Скажи, что я люблю тебя.

И выключил свет в комнате. Так было принято в этой компании. Я почувствовал, как губы её приблизились к моим.

– Мы, – сказала она, живём на Большом острове, у нас своя вилла, приезжай на будущей неделе. Я буду ждать тебя в пятницу с двухчасовым пароходом.

В пятницу я отправился на Большой остров. Я не волновался, напротив, какая-то решительность владела мною.

Она встретила меня почти голой – так одевались дочери богачей на Большом острове. В одних шортах и бюстгальтере.

– Погуляем немножко, – сказала она, – пройдёмся к кедрам.

Теперь сердце моё громко билось, какая-то волна поднималась в моём теле, и ладони у меня горели.

И когда мы дошли до кедровой аллеи, губы у меня совсем пересохли и дыхание перехватило. Мне ужасно хотелось пить. Мы присели на сухие кедровые ветки. Это был пустынный уголок, скрытый от людских глаз. И только птичьи голоса нарушали тишину.

Привычным, свободным движением она положила голову мне на колени и, взяв мою руку, прижала её к своему обнажённому животу.

Это прикосновение, первое прикосновение к женскому телу, заставило меня вздрогнуть. Она усмехнулась:

– А как была Сона – ничего?

Мне тут же захотелось встать и уйти.

– Сейчас, – сказал я, – не время говорить о ней.

– Что ты намерен делать? – спросила она с вызывающей улыбкой.

Я, чтобы совладать как-то с собой и выиграть время, растянулся рядом на кедровых ветках.