Гегам Севан - Хрустальный замок. Роман. Рассказы

И когда в окне появлялась сама Кристина с очаровательной улыбкой на устах – ряды наши охватывало смятение, каждый начинал командовать, каждый считал своим долгом, выкрикнуть что-то особенно воинственное, каждый старался обрести самый что ни на есть независимый вид. Мы мужественно боролись с искушением задрать вверх голову, чтобы взглянуть на нашу фею. И тогда предстоящий бой приобретал особую значительность в наших глазах. Но надо было выступать… Многие уже выражали вслух недовольство, что затягивались сборы, и, несмотря на это, «армия» не очень-то спешила сняться с места. А всё потому, что бледное лицо нашей Кристины привлекало нас больше всего на свете.

В те дни идеалом нашим была девушка с тонкими бледными чертами, прозрачная как воск, болезненная и даже… чахоточная (тогда мы понятия не имели о существовании порошка, именуемого пудрой).

Наше старое излюбленное место также имело свою магическую сторону. Там, за акацией, в двухэтажном доме жила озорная армяночка – Сатеник, наша ровесница.

Ничего особенного она собой не представляла. Но с именем этой девочки была связана целая история, задевшая наше достоинство, наши «национальные» чувства; говорили, будто Сатеник «влюблена» в среднего сына живущей напротив турецкой семьи – Рауфа. История эта была одной из скрытых причин нашей вражды с турецкими мальчишками. Избрав Рути «полководцем», мы страшно загордились своей сообразительностью – какой стратегический ход! Мы знали, что Рути тоже «влюблён» в Сатеник. На своих сугубо тайных армянских «сходках» мы, армянские мальчишки, конечно, не признавали «полководца» серьёзным конкурентом коварного Рауфа. Но в то же время… Рути ведь «отдал» нам свою сестру. И мы предпочитали уступить Сатеник немцу Рути. К тому же самих нас Сатеник – бойкая, жизнерадостная, с румянцем во всю щеку – интересовала мало. А что бы подумали обо всем этом наши родители – вопросы такого порядка нас не мучали. В те дни мы были всем: добро и зло, правду и ложь творили сами. Создавали жизнь мы, разрушали – тоже мы, «армия с обручами».

И небо в эти дни нам неизменно представлялось синим, безмятежно синим…

Из мальчишек мне больше всех нравился грек Христо, несмотря на то, что весь квартал относился к его семье с большим предубеждением. Моя мама наставляла меня:

– Не водись с этим мальчиком! Его мать плохая женщина.

– Ма, а что такое плохая женщина?

– Всё ему надо знать! Не дорос ещё, чтобы знать такие вещи.

На этом объяснения заканчивались. Но про себя я продолжал спорить с мамой: «Неправда, мадам Евдоксия очень хорошая женщина». Только в их доме я чувствовал себя свободно и мог хоть на голове ходить; только у них можно было вдоволь наесться сахару.

Очень красивой женщиной была мадам Евдоксия, молодая вдова с чудесным голосом. Она часто пела меланхолические греческие песни и сама себе аккомпанировала на гитаре. И когда я слышал трепетный голос мадам Евдоксии, у меня какой-то твёрдый комок подкатывал к горлу. Я не понимал, о чем песня, но мотив действовал на меня совершенно расслабляюще, и в такие минуты мне хотелось уткнуться в колени мадам Евдоксии и нареветься вдоволь. Я мучительно желал, чтобы пение прекратилось, и моему столь безысходному положению пришёл конец.

Но когда песня заканчивалась, мне до смерти хотелось услышать другую, такую же печальную и прекрасную.

Когда мадам Евдоксия пела, глаза её смотрели в одну точку, а моё воображение обретало необычайный размах и превращало весь мир в бесподобно грустную, очаровательную сказку.

Помню, однажды, я был совсем ещё маленьким, Христо сказал мне, что каждый день состоит из двенадцати часов. Я не соглашался и твердил, что все зависит от величины часов.

– Нет, – говорил Христо, – в сутках всего двадцать четыре часа: двенадцать – день, двенадцать – ночь.

Я твердил своё: мол, вовсе и не так – можно сделать большие часы, и тогда день будет длиться тринадцать, шестнадцать и – почему бы и нет? – сто часов!

Мадам Евдоксия очень смеялась и в каком-то порыве веселья расцеловала меня. И хоть было мне от силы каких-нибудь семь лет, я хорошо помнил, как мне стало приятно, и долго-долго я не мог забыть об этом случае.

И ещё мать Христо была на редкость гостеприимна, каждый раз она усаживала меня рядом с Христо – и чего только не бывало у них на столе!

Христо оставался главным поклонником Кристины. До сих пор ещё с необъяснимым восторгом вспоминаю я, как с замирающим сердцем, будто заговорщики, с риском для жизни, мы с Христо спускались к Пейоглы и с серьёзностью и достоинством взрослых протягивали деньги и покупали билеты в кино. Наслаждаясь сознанием собственной греховности, мы входили в зал: выбор наш всегда останавливался на фильмах с любовным сюжетом. Героиня фильма олицетворяла для нас Кристину, и каждый раз, когда герой обнимал и целовал героиню, мы цепенели от ненависти к нему.

– Я, если женюсь на Кристине, – говорил Христо, – можешь быть уверен, ни разу её не поцелую.

Но что это такое – жениться? Что такое любовь вообще? Стоять коленопреклонённо, молиться на любимую девушку, время от времени быть побиваемым войском «врага» и во имя любви молча сносить все тумаки и увечья, повторяя про себя имя любимой… Так мы думали в те дни. И я вторил Христо:

– Если и правда, то, что рассказывают турецкие мальчишки, как это всё недостойно!

«Недостойно» в моих детских устах звучало комически, но ведь действительно недостойно, недопустимо это – сжимать в объятиях девушку, да ещё целовать её в губы, – подумать только!

Нереальной, бесплотной представлялась нам наша любовь. И, несмотря на существование живой, из крови и плоти Кристины, нашу Кристину мы наделяли поистине неземными качествами; ей вовсе незачем было, например, питаться, все нормальные человеческие потребности для неё не существовали… Ангел и только, одних крыльев недоставало.

И потом, думали мы, к чему всё остальное, ведь для любви достаточно взглядов. Любовь – это шептать всё время: «Ах, Кристина, ах!», это с колотящимся сердцем, замирая от волнения, смотреть без устали на любимую, проливая обильные слёзы и петь грустные песни… скорее всего – греческие. О, какие песни сотворила любовь!

Ах, Кристина, ах!

Паровозные свистки были для нас всем на свете. Пароходные гудки – мы были влюблены в них.

Югослав Мило, высокий худенький мальчик, часто рассказывал нам о своих путешествиях. И время от времени мы трое – Христо, Мило и я – удирали из дома, шли к морю.

Очень практичным и ловким был этот Мило. Он приносил с собой из дома аппетитную свиную колбасу, и мы, держа наготове по билету, бежали к пароходу, усаживаясь на деревянные скамейки на палубе второго класса и потом, ну а потом…

Читать дальше