Елена Чиркова - Оставьте ангелов без работы

– Умрет?

– А без любви никто долго еще не жил.

– Ну, что по домам? – Довольный, что «обстряпал» намеченное дельце наилучшим образом, Лев возбужденно прихлопнул в ладоши.

– По домам? А где я буду жить?

– О, Царство Небесное не имеет пределов. Здесь нет расстояний, времени и все земное здесь не имеет цены. Ты можешь пожелать дворец с золоченой крышей – он появиться сразу. Как только ты о нем подумаешь.

– Но разве так бывает? – Не поверила я. – При жизни я пахала с утра до ночи и имела утлую конуру.

– Я ж говорю, Ангелина. Все земное на небе не имеет цены. – Терпеливо повторил Лев.

– А что имеет цену?

– Любовь. Только любовь. – Лев легко приобнял меня за плечи. – Ну что, заказываем дворец?

– Нет, нет. Не хочу! – Решительно запротестовала я. – Хочу конуру. Хочу, к себе домой.

Не успела я вымолвить эти слова, как поняла, что мы со Львом сидим в моей крохотной комнатушке, за столом, друг против друга. Окно распахнуто. Утренняя свежесть обильно наполняет мою холупку.

– Забыла закрыть окно, когда уходила. – С тяжестью в сердце подумала я.

– Мы договорились… – Заметив мою печаль, пресек меня Лев. – Когда-нибудь ты сможешь стать человеком.

– Договорились.

А теперь мне пора. А ты, Ангелина Скороходова, пообещай мне, что перед сном обязательно почитаешь.

– Обещаю. – Сказала я. Мы обнялись и Лев растаял.

Я открыла Книгу о Былом.

МАМА МАРИША

Я увидела себя. Еще до рождения. Вот моя мама Марина Скороходова, тоненькая, с короткой стрижкой. Почти девочка. Она работает в сиротском приюте для детей-инвалидов, в Бараке, кухонной рабочей.

Папка пьет. Скандалит и хорохорится. Поэтому на работу Марина ходит как на праздник: в больнице «тепло, светло, и мухи не кусают».

Марина часами чистит картошку «синеглазку», нежно подернутую бардово-фиолетовой кожицей; режет буханки ржаного и пшеничного хлеба, моет посуду – и все это с легким сердцем. Работа ей не в напряг.

Но вот однажды, она потрошила на кухне минтай. Ножом обрубала головы, вытягивала из брюха связку холодных кишок. Вдруг Марина почувствовала неладное, волна тошноты подступила к горлу. Мама бросилась в туалет. Бледно-серые безмолвные рыбины, выпучив ледяные глаза лежали в ведерной кастрюле, и удивлялись.

– Ты что это, девка, от рыбы нос-то воротишь? – Спросила Марину, румяная, сто двадцати килограммовая повариха Надька по прозвищу Бомбовоз, когда та вернулась обратно, истерзанная рвотой, обессиленная и больная. – Рожать собираешься?

– Ой, не дай Бог, – простонала Мариша. – Мне ребенок сейчас не нужен. Мужинек- то мой пьет. Работу терять не хочу.

– А ты аборт сделай. – Присоветовала Надька.

– Сделаю, если надо будет.

Аборт действительно понадобился. Марина без раздумий, отправилась к врачу, за направлением. Ко мне, к своему будущему ребенку, Марина не чувствовала ни любви, ни жалости. Наоборот, ей хотелось как можно скорее избавиться от ненужного плода, и зажить по прежней простой схеме: дом, приют, пьяный муж.

Однако, именно пьяный муж внес свои коррективы, случайно наткнулся на серый больничный листок с надписью: направление на аборт. Распластал его в мелкие клочья. И результаты анализов тоже.

Марина, увидев содеянное, разревелась. Тогда в голове ее тюкнула мысль: «Может родить?».

– Ты дура что ли? – Услыхав новость, крутанула пальцем в висок пораженная Бомбовозиха. – У тебя мужик алкаш. А работа хорошая. Где ты такую в Бараке потом найдешь?

– А что мне делать? – Тоскливо спросила Марина. – Стыдно у врачихи снова направление просить, она на меня в прошлый раз «ушат помоев вылила», я потом целый день обтекала. А сроки – то совсем поджимают.

– А ты выкидыш сделай. – Посоветовала Надька.

– Как это?

– Ну, можешь меня на загривке потаскать… – Довольно гоготнула Бомбовозиха. – Денек потаскаешь и скинешь.

– Да ну? – поразилась Марина.

– Ну да. Сама увидишь. – Заверила ее Надька.

– Ну, ладно, давай потаскаю, – «хватаясь за соломинку», нерешительно вызвалась Мариша.

– Ты мне потом спасибо скажешь, – повиснув могутной тушей на Маринкиной хрупкой спине, довольно прихрюкнула Надька.

Но Надьке спасибо говорить не пришлось. Я очень хотела жить и народилась-таки на свет божий.

Когда мама привезла меня из роддома, имени у меня еще не было. Марина никак не могла мне его придумать.

В те дни в наш сельмаг завезли большую куклу. Очень красивую: с золотистыми, модно закрученными, короткими волосами, с большими светло-карими глазами и черными пластмассовыми ресницами. Одета она была в цветочно-зеленое шелковое платье, и сшитый из такой же ткани, летний берет.

На полке, под стоящий в полный рост игрушечной девочкой, значился ценник «Кукла Ангелина. 5 рублей 20 копеек».

– А что? На мою-то вон как похожа. – Разглядывая куклу, – подумала мать и назвала меня Ангелиной. Попросту – Гелькой.

Я росла. Мама Марина заботилась обо мне. Вкусно кормила. Красиво одевала. Но приласкать ей меня было трудно. Ее тяготило мое присутствие, с робкими приставалками о том, чтобы вместе сходить в магазин или посидеть, посмотреть по телеку мультики.

Мама говорила, что очень устала, что всегда занята, что ей в приюте все нервы вымотали сиротские больные дети, а дома я постоянно ною и пристаю с капризами.

Мой отец был, хоть и пьющим, но очень добрым человеком. Помню, как он меня маленькую садил к себе на колени и весело вопрошал: «Ну что, Ангелинка, настроенье каково»?

«Во»!!! – Верещала я, выпятив вверх большой палец правой руки.

Когда мне исполнилось три года, отец как-то вечером, изрядно выпив, пошел к реке, ловить рыбу. Утром его нашли мертвым. Он плавал в прибрежных камышах вверх спиной, одетый в сапоги и фуфайку.

Шли дни, за ними годы. И я уже не помнила папкиного лица. Когда по телевизору показывали поющего Льва Лещенко, мне хотелось думать, что это он, мой отец. Я мысленно со Львом разговаривала и мечтала, что когда-нибудь с ним познакомлюсь, что Лев возьмет меня за руку и скажет: «Привет, Ангелина».

Мама Мариша совсем уж было забыла про то, как таскала огромную Надьку Бомбовозиху, да видно, ничто не проходит даром.

– А что это ты рисуешь? – Как-то склонилась надо мной, пятилетней, вернувшаяся с работы, усталая Марина.

Но притянув к глазам альбомный листок, она вздрогнула.

– Гелька, кто это? – С ужасом вглядываясь в рисунок, – оторопела мать.

– Это папуля. – Спокойно мусоля во рту черно-угольный карандаш, объяснила я. – Папуля умер и в гробу лежит.

– Зачем ты его нарисовала? Твой отец давно умер, и не нужно его тревожить! – Рассердилась Марина. – Нарисуй лучше зайчика или лисичку. Зачем ты покойника нарисовала?