Павел Ткаченко - Тропой предков. Записки русского путешественника

За ручьем начались мари. Сквозь болотную траву всюду блестит вода. Ноги пружинят на кочках, почти по колено проваливаются в хлябь. Сердце стучит отбойным молотком. А комарью дождь не помеха, звенящей ордой накидываются на свеженину, пируют. Останавливаюсь на «перекур» через каждые полкилометра, когда ноги наливаются свинцом и лёгким не хватает воздуха. Однако всё это нисколько не омрачает настроения. Впереди большой путь. На его фоне всё остальное – мелочь.

Выбравшись на более-менее сносную дорогу, отпустил Амура вместе с верёвкой. Если вдруг захочет удрать, поймать будет легче. Почувствовав свободу, он тут же помчался за порхающими пичугами. Некоторое время я с беспокойством наблюдал за его беготнёй, но он время от времени останавливался, осматривался и, увидав меня, вновь мчался по своим собачьим делам. Я успокоился и вовсе освободил его от привязи.

Во время очередного короткого отдыха заметил среди зарослей светлое пятно, которое то исчезало, то вновь появлялось. Долго приглядывался, пока, наконец, не распознал сокжоя – дикого оленя. Он что-то там щипал, изредка мелькая в просветах ветвей.

– Амурка! – позвал я шёпотом распластавшегося на мху спутника. Тот открыл глаза, приподнял голову. – Зверь дикий шастает, что ж ты разлёгся?

Пёс, будто раздумывая, стоит ли ради пустяка прерывать отдых, чуть полежал в неудобной позе и снова, прижмурившись, уронил голову на мох. Мне стало интересно, есть ли у него инстинкт охотника, и я не спеша направился в сторону сокжоя. Амуру ничего не оставалось, как последовать за мной. Когда подошли поближе, он забеспокоился, опустил морду к земле, закружил по кустам. Минут десять носился там, но оленя, как говорится, и след простыл.

К концу дня дождь снова зачастил. Насквозь мокрый и совершенно обессиленный тяжкой поклажей, подошел я к избушке, о которой упоминали провожавшие меня мужики. С нормальным грузом за спиной в сухую погоду ходу к ней три-четыре часа. Я же затратил более семи. От нагрузки разболелось дважды оперированное колено, появилась хромота. Замелькали упаднические мысли. Однако физическая усталость сделала доброе дело: едва только я вытянулся на нарах, как тут же уснул.

Не зря говорится: утро вечера мудренее. Утром ныли плечи, мышцы ног, но боль в колене утихла, а вместе с ней исчезли и мрачные мысли. Правда, смена образа жизни повлияла не только на меня. У Амура что-то с глазами: припухли, закисли, превратились в щелки – уж не болезнь ли какая? Тьфу, тьфу, тьфу! На всякий случай промыл их крепким чаем.

В воздухе всё та же морось, и так же едва различимы сквозь её пелену сглаженные сопки. Здесь, на плоском водоразделе, это мешает ориентировке, и, если бы не набитая тропа, можно было бы легко сбиться с пути.

Сегодня под ногами вместо болота – каменные россыпи. Идти легко, и до спуска к Тимптону я добрался без задержек. Долина реки сверху почти неразличима. Глубоко врезанная в рельеф, петляющая, она теряется среди бесконечных гор. Даже не верится, что где-то там, восьмьюстами метрами ниже, протекает мощный поток.

Осматривая окрестности, я невольно представил крохотную фигурку путника в этом хаосе вздыбленных хребтов, простирающихся до Охотского моря почти на тысячу километров. Вот она, волнующая кровь притягательность путешествия! Предвкушение нового, неизведанного переполняет душу, хотя ясности об исходе затеи нет. Всегда могут возникнуть непредвиденные обстоятельства. Конечно, путешественник обязан рассчитать свои возможности. С первого до последнего шага одиночник должен помнить, что спешка и торопливость приводят к неприятностям. В отдельных случаях, безусловно, не обойтись без мгновенных решений и действий, поскольку стихия часто непредсказуема. Но их эффективность зависит от общей подготовленности и выдержки путешественника.

Маршрут от АЯМа до Охотоморья

Начало пути каждый раз связано с привыканием. Рюкзак вначале особенно тяжёл. Болят мышцы, на ступнях набиваются мозоли, с перегрузками работает сердце; зверский аппетит, несмотря на усталость в конце дня; тучи комаров, гнуса, ночные шорохи… Это самая эмоциональная часть пути. Даже если всё знакомо, всё равно будто бы внове. Именно в начале пути вырабатывается система поведения: упорядоченность действий, наблюдательность, спокойствие. Безопасность путешествия всегда зависит больше от действий человека, чем от внешних обстоятельств…

По мере спуска к реке всё явственней обозначается долина, всё выше вздымаются горы. Высокие лиственницы, берёзы и ели скрывают крутизну склонов, но и служат опорой на неудобных участках. Ноги после каждой четверти часа спуска деревенеют от напряжения.

Всё вокруг сочится водой. С ветвей при малейшем сотрясении срывается холодный душ. В узенькой пойме реки высокая трава увешана гроздьями крупных капель. Сбивая их посохом, я подошёл к полуразрушенному зимовью, у которого крышу заменял дырявый кусок полиэтиленовой пленки. Занёс в это убогое прибежище рюкзак и спустился к реке. Мутный поток, не вмещаясь в русло двухсотметровой ширины, мчал по кустам. Ладно, утром будет видно, как быть, а пока костёр, ужин, сушка и ночлег.

Ночью дождь, не переставая, барабанил по кое-как залатанной крыше. Проржавевшая печка отчаянно дымила и почти не грела. Я часто просыпался и с досадой думал, что вода в реке поднимется ещё.

Предчувствие меня не обмануло: за ночь уровень реки поднялся ещё на полметра. В пенистых валах неслись ветки, сучки, коряги и даже брёвна. По компасу разметил створы (воткнул в берег по два тонких шеста параллельно друг другу и перпендикулярно руслу) и, едва успевая перебегать между створами, засек время их пересечения проплывающими корягами. Скорость течения получалась не менее двух метров в секунду. Я понимал, что через такую реку переправиться не удастся, и соображал, когда же начнётся спад воды. Окинул мысленным взглядом вытянутый к югу бассейн Тимптона. Если ненастье во всём бассейне, то не скоро, поскольку паводковая волна будет растянута. Значит, придётся ждать. Будь у меня с собой надувная лодка, проблемы с переправой не возникло бы.

Собираясь в поход, я обдумывал этот вопрос. Все плюсы лодки исчезали при подсчёте веса, который предстояло взвалить на плечи. Сооружать же плоты из бревен – это потеря времени, да и не везде есть для этого подходящий материал. Поэтому десять волейбольных камер в брезентовом чехле, скрепленные палками и веревками с надувным матрацем, показались мне выходом из положения. Развёрнутый чехол служил ещё и крышей при ночлегах, а матрац порой выполнял и своё прямое назначение.