Алексей Раздорский - Пятьдесят коротких рассказов

Но вот однажды кто-то из жильцов дома решил избавиться от старого пианино и предложил ветеранам установить инструмент в их комитете-клубе.

Те приняли предложение и разместили пианино в самой большой комнате, где проводили торжественные мероприятия. Теперь можно было не только пить чай за большим столом, но даже петь под аккомпанемент любимые песни военных лет. И вот моя мама не удержалась и похвалилась, что её сын с отличием окончил музыкальную школу. Все дружно отреагировали – позови, пусть нам что-нибудь сыграет. А я к тому времени уже несколько лет не подходил к инструменту, так как учёба в «музыкалке» для меня была настоящей каторгой и я даже старался забыть о том неприятном для меня времени, когда я часами разучивал одни и те же мелодии, которые в конце концов мне даже становились противными. Меня заставляли играть классику, а я отводил душу, запираясь в своей комнате, слушая тайком радиопередачи мелодий Битлз, Роллинг Стоунз и Лед Зеппелин, музыку волновавшую мою душу, но запрещённую в нашей семье. А тогда ещё и моя учительница музыки хотела сделать из меня настоящего пианиста и для выпускного экзамена заставила учить очень сложное для исполнения произведение – прелюдию Рахманинова до диез минор. Она хотела, чтобы исполнив её на отлично, я мог бы без экзаменов продолжить обучение ещё и в музыкальном училище. Только случайный приезд из Москвы вербовщика в институт иностранных языков не позволил осуществиться этим коварным планам. Я уехал в Москву и надолго забыл про пианино.

А тогда перед экзаменами я месяца два или три подряд учился играть эту самую прелюдию и достиг такого уровня, что мог исполнить это сложнейшее произведение с закрытыми глазами и даже если бы меня разбудили и попросили сыграть его среди ночи.

К самому Рахманинову я относился с некоторой предвзятостью – всё же я вырос и воспитывался в советской среде, а мы не очень жаловали музыкантов и литераторов, покинувших страну в её сложный революционный период.

Точно также я относился и к Прокофьеву, и к Стравинскому. Но Рахманинов ещё был и великим пианистом. Дело в том, что его огромные руки позволяли при игре охватывать не только стандартную октаву в двенадцать клавишей. Своими худыми длинными пальцами он доставал даже четырнадцатую или шестнадцатую! И как композитор, он всегда вставлял сложные элементы, посильные при игре только ему и особо одарённым пианистам. Мне, чтобы играть его прелюдию, пришлось тренировать кисть на растяжение мизинца и большого пальцев, чтобы охватывать те сложнейшие аккорды. А он писал ноты так, что аккордами сразу по пять пальцев играли одновременно обе руки. Этому надо было учиться. Но я ту прелюдию выучил на всю жизнь, могу сыграть по памяти даже и сейчас.

Так вот, мама меня чуть ли не волоком тащит к своим ветеранам – пойдём, сыграй им что-нибудь. Но спустя почти десять лет после окончания музыкальной школы я помнил только эту самую прелюдию. В конце концов, уговорила. Я пришёл, там уже сидит человек двадцать старичков и старушек с орденами и медалями. Кто-то бывший танкист, кто-то лётчик, кто-то медсестра. И каждый хочет рассказать мне какой-либо эпизод фронтовой жизни. Я слушаю, киваю с пониманием и как под гипнозом вхожу в атмосферу беседы, сам невольно ощущая себя участником тех событий. Сажусь за инструмент. А в голове – взрывы бомб, снарядов, рёв моторов истребителей. И тут понимаю – как это близко тому, что я и собираюсь играть. С первых мощных аккордов прелюдии я ощущаю себя за штурвалом боевого самолёта, обеими руками жму как бы не на аккорды, а на ручки управления бомбами и снарядами, а когда аккорды идут лесенкой вверх или вниз, стреляю очередями из бортовых пулемётов. Играю с азартом, эмоционально, тем самым восхищая собравшихся фронтовиков, по-видимому вызывая у них схожие ассоциации. После моего последнего аккорда у многих на глазах слёзы, некоторые пытаются меня даже обнять – похоже, музыкой прелюдии вызвал у них эмоции, связанные с событиями пережитой ими войны.

И вот тогда я впервые задумался – а почему Сергей Рахманинов написал такой эту прелюдию? Может, в душе его была настоящая война с самим собой или неприятие окружавшего его общества. А может и сложная любовная история?

Пытаясь понять эту новую для меня загадку я углубился в историю жизни великого композитора и пианиста. Узнал, что это произведение Рахманинов сочинил в 1892 году. Когда его спросили – что побудило написать эту музыку, он ответил – я сам не знаю! Она вселилась в меня то ли во сне, то ли пришла наяву, я не мог от неё отделаться пока не переложил на ноты. Такое объяснение многим казалось выдуманным, поэтому композитора всё время спрашивали – расскажите же правду! И тогда он ответил всем – не ищите причин! Я сам не знаю, откуда взялась во мне эта музыка!

Вот и я в тот день, играя его прелюдию, сам не понял почему в меня вселились бомбы, снаряды, самолёты, стреляющие аккордами-очередями. Это идёт откуда-то из глубины души, вырываясь наружу через эмоции и музыку.

Какая-то непознанная энергетика. Но я её почувствовал и передал слушающим!

Эта история произошла, когда мне было 23 года. Я, молодой лейтенант, к тому времени окончил военный ВУЗ и служил в войсковой части на Дальнем Востоке, где жил в казарме-общежитии. Отдельный батальон по сути был то ли ротой, то ли взводом – всего 50 человек солдат и несколько офицеров. Меня, холостяка, поселили в казарму вместе с солдатиками. Я с ними и ел, и спал. Так незаметно пролетел год, но вскоре меня перевели в Москву на хорошую работу. Жизнь поменялась в лучшую сторону. Своей квартиры ещё не было, поэтому я жил с родителями. Всё хорошо – утром готовый завтрак, вечером – вкусный ужин, только одно ограничение – никаких подружек. Мама была очень строгой и никак не хотела, чтобы я без её одобрения встречался с девушками. Несколько раз предлагала мне чужих дочерей из семей её знакомых надёжных подруг, но меня каждый раз в них что-то не устраивало. А с другими мне было просто «нельзя!».

Но вот на работе кто-то отказался от одиночной летней путёвки в санаторий на Балтике. Я к тому времени уже заработал проблему с желудком, питаясь из котла походной армейской кухни, и мне начальник медчасти предложил воспользоваться «горящей путёвкой» и съездить в военный санаторий – поправить слегка пошатнувшееся здоровье. Мама была не против, и я поехал на отдых в прибалтийский курортный городок.

Красивый маленький городок, когда-то носивший немецкое название. Перешёл к нам вместе с Калининградом. Санаторий – пара лечебных корпусов в советском стиле и домики для отдыхающих – небольшие немецкие каменные коттеджи. Довольно уютные, только разделённые по половому признаку. Либо только мужчины, либо женщины, либо отдыхающие с семьями. Меня поселили в одной комнате с мужчиной-пенсионером, который большую часть времени сидел либо у телевизора, либо ходил на процедуры. Мне с ним было скучновато.