Илья Коган - Обратный билет. Рассказы и повесть

А как-то раз, когда мы встречали брата Мишку из детского сада, нас долго не хотели пускать во двор. Когда открыли калитку и мама приняла зареванного сына, Манька первым делом кинулась в сарай. Как будто почувствовала что-то.

– Манюня! – закричала она оттуда. – Где ты, голуба моя!.. Продали!.. Продали красулю мою! – догадалась было она. А потом вышла из сарая и увидела в углу двора что-то темное и мокрое, висящее на веревке. И с него капала вода.

– Зарезали! – заголосила нянька. – Убивцы! Грабастики поганые!.. И прижималась лицом к мокрой шкуре. А тетя Катя только молча смотрела с крыльца.

Вечером, когда все уже улеглись, мама громким шепотом стала уговаривать няню: – Надо тебе куда-то устраиваться, Маня! Сколько же можно так жить? Без паспорта, без карточек… – Домой поеду! К мамке! – таким же шепотом отвечала Манька. – Куда? – не соглашалась мама. – Как ты до своей Рязани доберешься? Время-то военное… – А куды ж мне? – захлюпала носом Манька.

– Надо тебе в ремесленное. Там кормят и одевают. И учат чему-то…

– А то ж, – соображала девчонка. – И пойду. Я этих ремеслух в городе вижу. На вид складные. А то что я у вас? Только хлеб за зря ем…

– Вот и хорошо! – обрадовалась мама. И вдруг тихо заплакала: – Что же получается? Завезли мы тебя и, выходит, бросили… Что я твоей матери скажу, если спросит? Куда мы ее дочь дели?..

– Ниче. Не пропаду! – утешала ее Манька. – Я шустрая!

Она навещала нас по выходным. Приходила такая, что и не узнать было. В черной шинели с блестящей пряжкой на ремне, а на голове черный берет с молоточками. Брат Мишка пугался и начинал орать… – Манечка! – радовалась мама. – Как ты там?.. – В порядке! Карточку рабочую дали! И кормят три раза! И постелю чистую стелют!.. – Не обижают тебя? – волновалась мама. – Я сама кого хошь обижу!..

А потом она стала работать на заводе. И появлялась у нас все реже. А потом маме прислали пропуск в Москву. И снова на трех человек. А Маню никто бы и не отпустил. Она теперь была как мобилизованная.

Больше мы Маньку не видели. Только мама иногда вздыхала неизвестно почему.

Я представляю, как она там бродит, на другом берегу. И ждет, когда появится девочка в резиновых сапогах и корова рядом с ней. – Маня, это ты? – робко спрашивает мама. А я вспоминаю, что где-то есть старая фотография. На ней мой маленький брат и тень на стене. Птичка вылетела.

Глава первая

Говорят, что прошлое – это остров, окруженный океаном времени. А память – это пароход, который, шлепая колесами по вязкой воде, возвращает нас в места прежних радостей и печалей. Воздух туманен, и сиплый гудок собирает на том берегу знакомые силуэты. О, все они тут: и бабушка Злата, и тетка Рейзл, и дядя Захар, и тетя Соня! Востряковские старожилы!.. Что ты плачешь мама! Я же еще не насовсем! У меня есть обратный билет. Вот он! Чуть помялся, а так – как новенький!

Цок-цок-цок… Цокают по булыжнику звонкие подковы. Скрипит трамвай. Сыпятся искры из-под дуги. По тротуарам спешат люди в шинелях и телогрейках. День в Москве начинается на три часа позже, чем в Омске.

Мы приехали. Соседи-командиры, которым мы с братом надоели за три дня пути, вынесли наши узлы и чемодан на вокзальную площадь.

На такси денег у мамы не было. Но извозчики брали дешевле. И вот мы втроем катим в коляске, а лошадь мотает хвостом, а деревья уже голые, а улицы кривые, а брат Мишка прыгает на маминых коленях и кричит на весь город: «Хоцу ка-ка!».

– Табачный проезд, говоришь? – оборачивается к маме извозчик. – Фабрика «Дукат», говоришь? Мимо не проедем!..

А мама все ахает да удивляется:

– Ах, Садовое кольцо! Ах, Сухаревка! Ах, Цветной бульвар!

Можно подумать, она здесь родилась и выросла.

– Ах, Москва!

Помню – мама еще молода, улыбается нашим соседям.

И куда-то мы едем. Куда?

Ах, куда-то, зачем-то мы едем…

Едем… Едем… Пароход моей памяти откликается на слово «едем». И начинает выписывать зигзаги, причудливо перескакивая с волны на волну. И вот уже мне открываются иные берега и картины иного возвращения…

Мне было хорошо.

Я не то дремал… не то блуждал на краю реальности.

Ровно гудели турбины.

Далеко внизу неподвижно висели ватные облака.

Самолет летел в Израиль.

— Тпр-ру! – натягивает вожжи извозчик. – Вот он ваш Табачный проезд!

Ни фига себе проезд! Покосившиеся домишки, вросшие в землю до середины первого этажа. Труба, пыхающая серым дымом, и облако мелкой гадости, покрывающей все вокруг.

– Фабрика «Дукат»! – сказал извозчик и быстренько сгрузил наши вещи на грязный снег. – С прибытием вас!

Лошади зацокали подальше от этой отравы, а мама сложила ладони рупором и стала радостно выкликать:

– Ханна!.. Соня!..

И почти сразу же с грохотом раскрылось окно на втором этаже, и оттуда выскочил пацан – постарше нас с братом и в одних трусах.

– Я-яша-а! – проблеял вслед ему жалобный голос.

– Соня! – радостно закричала мама. Она ни капельки не удивилась, как будто прыжки со второго этажа случаются в Москве каждый день.

– Уби-ился! – запричитала, выглядывая в окно, сильно пожилая тетенька вся в седых волосах.

– Соня! – снова закричала мама так же радостно. А пацан уже поднимался, отряхивая от дукатовского шлака голые коленки. —

– Жив, холера? – удивился все в том же окне солидного вида человек.

– Захар! – снова подала голос мама, но уже не так радостно.

– Гановер! Вор! – продолжал бушевать мужчина в окне. – Отдай руку! Или домой не приходи!

Вот так-так! Оказывается, в этой Москве оторвать руку – плевое дело. Мне это как-то сразу не понравилось.

– Оденься! Простынешь! – кричала тетя Соня, выбрасывая в окно свитер и брюки.

– Ни-че!.. – прыгая на одной ноге, влезал в штаны парнишка. -Обсосется!

Никакой руки, кроме двух своих, у него не было. Но дядя Захар в окне требовал свое:

– Верни руку! А то в два счета загремишь в колонию! Вот не сойти мне с этого места!

Ну, приехали! У меня с перепугу в животе поскучнело – нам ведь у этого дядьки жить!

– Соня! Захар! – немножко растерянно звала мама.

Все оказалось не так уж и страшно. Дядя Захар спустился к нам и помог занести вещи в комнату.

– Ишиве бохер! – бурчал он непонятное ругательство Но это уже было похоже на уходящую грозу. А мама и тетя Соня тем временем рыдали, обнявшись.

– Вот здесь она висела! – никак не мог успокоиться дядя Захар. И показывал на ковер на стене.

– Ай, подумаешь, – на минутку перестала плакать тетя Соня. – Лапка… Зажим такой для бумаг, вроде маленькой руки…

– Серебро! – снова вскипел дядя. – Чистое серебро! А этот гановер!.. Вор!..Чтоб ему фонарем стать! Днем висеть, а ночью гореть!