Наталья Рассихина - Кто я тебе?

Часы ожидания в тесной камере, куда с трудом проникал солнечный свет и было так душно, что хоть футболку выжимай, были сродни погребению заживо. Мне не хватало воздуха, было тяжело дышать. Мне не хотелось есть, заставляла себя через силу. Сон пропал, и каждая минута казалась вечностью. Я ходила из угла в угол, пытаясь понять, как я смогла так облажаться и попасть сюда, потеряв всю бдительность и инстинкт самосохранения. Не нужно было недооценивать соперницу и полагаться на своё тщеславие, а теперь придётся пожинать плоды. Нужно ещё постараться доказать, что этот злосчастный пакет, в котором непонятно что находится, мне подкинули. А если понадобится адвокат? Где мама найдёт деньги? Работа учительницы не приносит масштабного дохода, да и Артём не из богатой семьи. Кто сможет помочь? Господи, сколько же проблем я огребла на свою непутёвую голову и всё из-за этой проклятой Зайцевой! Чтоб ей пусто было. Поди рада теперь гадина, что смогла мне насолить. Да не просто насолить, а конкретно так подгадить, причём на хороший уголовный срок!

Первые дня три я находилась в камере временного изолятора одна, а на четвёртый день ко мне подселили какую-то женщину, лет тридцати пяти. Причём по ней было видно, что она наркоманка. Порванные чёрные джинсы были в пыли, стоптанные кроссовки так же были покрыты толстым слоем грязи. Голубая футболка в некоторых местах была порвана и виднелся бежевый замусоленный бюстгальтер. Короткие рыжие волосы были взъерошенные и мокрые, будто её окатили водой перед тем, как посадить сюда. Карие глаза горели безумством, а изо рта вырывалась нецензурная брань и истошные крики.

– Выпустите, сволочи! А ну двери откройте! Я же вас всех урою, уроды!

Она билась о дверь и руками, и ногами и даже головой. Падала на пол и каталась по нему, словно у неё начался приступ эпилепсии. Мне стало страшно. Я забилась на своей кровати в угол и старалась подавать вида, будто меня здесь нет. Но она заметила меня и подбежав ко мне, стала орать на меня, будто это я виновата во всех её злоключениях.

– Что ты смотришь?! Нравится смотреть? Нравится, да, я тебя спрашиваю? А может ты с ними заодно? Что хлопаешь глазками корова, я ж тебе лицо сейчас расцарапаю! Чтоб неповадно было!

Я сжалась в тугой комочек ожидая нападения, но женщина лишь истошно визжала, до тех пока дверь отворилась и на пороге появились двое полицейских.

– Сидорова! – гаркнул один из них. – Ты что буянишь? А ну быстро угомонилась! И перестань приставать к задержанным, или отхватить хочешь?!

– Давай-давай, жеребец, только посмей меня тронуть. Я потом вас всех засужу на хрен, мусора!

– Рот закрыла! – не вытерпел второй и двинулся на неё с дубинкой. Замахнулся, но бить не стал.

Женщина ещё что-то пыталась вякать, то впадая в озлобленную истерику, то рыдала от безысходности, но в итоге угомонилась, видимо поняв, что никому её дешёвые концерты не интересны. Она легла на соседнюю кровать и отвернулась к стене, что-то бубня себе под нос. По моему телу с головы до ног пробежала долгая дрожь ужаса. От такого соседства я точно была не в восторге, а что будет, если меня посадят? Я беззвучно разрыдалась, понимая, что должна предпринять всё, чтобы во что бы то не стало отсюда выйти. И молила бога, чтобы в пакетике была обычная сода, и тогда я со спокойной душой выйду отсюда и, постараюсь, больше таких оплошностей не нарушать.

Но чуда не произошло. На другой день меня привели в кабинет следователя Айдарова. Подходя к его кабинету, у меня задрожали поджилки. Ничего хорошего я не ожидала, хоть и надеялась, что всё образумится и, моё временное заключение, окажется обычным кошмаром. Как и в первый день нашей первой встречи мужчина выглядел сосредоточенным и строгим, сидя за своим столом, уткнувшись в многочисленные кипы бумаг, лежавших перед ним на широкой столешнице. Я могла бы назвать этого мужчиной красивым, хотя он намного лет был старше меня и, такие как он, были не в моём вкусе. Смуглый, высокий, метра под два ростом, с накаченными ручищами, и большими ладонями, с длинными пальцами и ухоженными ногтями. Голова была лишена волосяного покрова, а на лице проглядывалась небольшая щетина, что не портило его, а добавляло некоторого шарма. Тёмно-карие глаза были холодны и безразличны. Полные губы, наверное, красиво бы изгибались в улыбке, но я всего лишь могла это предположить, так как кроме бездушного суждения с этих губ я ничего не слышала, а уж улыбку не видела подавно. Встретив такого на улице, я могла бы обронить на него случайный взгляд, но не более того. Сейчас же он внушал мне страх и, какую-то тайную заинтересованность. Могла ли я отыскать от него снисхождения? Да, но только в непринуждённой обстановке и уж никак не тогда, когда он сидел за своим рабочим местом, рассматривая дела наркоманов.

Он попросил меня присесть, а потом продекламировал, что в пакете, который был найден при мне нашли наркоту. Меня аж затрясло от этой новости. Вот теперь я точно влипла! Я пыталась сказать что-то в своё оправдание, но следователь был неумолим и голос его был прохладен, словно декабрьский ветер. Сердце стучало так громко, что отдавалось в ушах, а мозг болезненно стал искать альтернативу всему происходящему, а с губ уже предательски вырвалась отвратительная фраза, от которой я чуть позже не свалилась в обморок:

– Я сделаю всё, что вы захотите! Я буду вашей… Лишь вашей. Когда захотите, как захотите… Только… Только не закрывайте меня!!!

В ответ послышался громкий смех, который противно прозвучал в ушах. Конечно, он принял всё это за шутку, а я побледнела от омерзения своих слов, которые посмела предложить незнакомому мужчине, имея при этом парня, который переживает сейчас и ждёт, когда я выйду отсюда. Так противно от своих действий мне ещё никогда не было. Я извинилась, а после меня отвели в изолятор. Сумасшедшая соседка прыгала по кроватям и просила её освободить. Мне пришлось нехотя лицезреть все её неприятные сцены, но ближе к ночи она угомонилась и с храпом уснула. Я же, погрузившись в свои мысли, попыталась заснуть, но у меня ничего не выходило. Я всей измученной душой понимала, что теперь всему моему будущему пришёл конец. Это самое дно, на которое я опустилась не по своей воле, но должна буду унизительно пройти этот путь до конца. Слёз уже не было. Осталось только немая боль, которая поглотила с головой. Я попытаюсь справиться. Ради мамы, ради Артёма, ради тех, кто переживает сейчас за меня. Я должна быть сильной. Иного выхода нет и, похоже, не будет.

На следующий день, часам к десяти, в камеру заглянул полицейский и сухо произнёс:

– Дворцова, на выход.

Я покорно пошла следом. Меня вновь привели к следователю, который вёл моё дело. Оставив меня в кабинете, сопровождающий удалился, прикрыв за мной дверь. Айдаров стоял ко мне спиной у окна и смотрел вниз, на улицу. За окнами шёл дождь. В кабинете работал кондиционер и было свежо и прохладно. Я тяжело вздохнула, хотя здесь и было намного легче дышать, но стены давили похлеще, чем в изоляторе.