Вера Дмитроченко - Мать-и-мачеха

Назначение на о. Диксон мамин муж получил за несколько лет до начала войны. Они очень рассчитывали на рождение других детей. Но надежды не оправдались. На Крайнем Севере недостаточно для этого кислорода и ультрафиолета, – вынесли свой приговор медики. Жизнь после этого начала терять свой смысл. А потом началась война, долгая, кровопролитная. У многих мужья с нее не вернулись. Мамин муж вернулся. Цел и невредим. Но какой-то тусклый и ко всему безразличный. Злополучные «наркомовские» сто грамм, до которых он по должности имел неограниченный доступ, превратили его в пьяницу. В стельку он не напивался, как говорится, знал меру, но пил каждый вечер. Подобное бытовое пьянство в те годы считалось поти нормой. Никакие мамины демарши не смогли на мужа повлиять. Она даже перебралась в соседнюю комнату. Но Константин и на это никак не отреагировал. Словом, семья фактически распалась. Когда мама заикнулась о разводе, Константин лишь рассмеялся, посчитав это ее очередной блажью. После окончания службы маминому мужу обещали квартиру в Архангельске, которой он, еще ее не получив, очень гордился. Когда его душа горела и хотелось напиться вдрызг, Константин, сорвав фольговую «кепочку» с бутылки… сразу же зло затыкал бутылку комком бумаги, потому что для того, чтобы получить квартиру, необходимо было удерживаться в определенных рамках.

Мой отец тем временем разобрал и заново собрал мамин радиоприемник, который после этого стал работать очень чисто, без помех, смастерил маме изысканную полочку для разных мелочей и, конечно же, убил белого медведя. В те годы на это запрета не было. Даже наоборот, если с Дальнего Востока все ехали с трехлитровым баллоном красной икры, то с Диксона положено было привозить шкуру белого медведя.

Генератор, из-за которого мой отец прибыл на этот остров, уже был отремонтирован, командировка заканчивалась, отец ждал лишь благоприятной погоды. Поэтому надо было срочно решать проблему с маминым мужем, и мой отец рвался сам с Константином договориться, так сказать по-мужски. А мама не решалась. Не любила окончательных формулировок. Но Константин к этому времени сам понял, что если это и блажь мамина, то весьма серьезная, и по-любому придется договариваться. Он даже согласился на присутствие при этом разговоре моего отца и очень ясно объяснил, что до выхода в отставку развод для него крайне нежелателен, так как из-за этого его могут обойти с квартирой. Поэтому он просит отложить окончательное решение. Ждать придется недолго. Меньше года. Константин был абсолютно трезв, его просьба была понятной, и мужчины пожали друг другу руки.

Как только погода наладилась, мама с моим отцом и с медвежьей шкурой улетели в Москву. Дальнейший план устройства жизни у отца уже был полностью готов. Он не только приемники с генераторами умел ремонтировать, но и жизни тех, кто был ему небезразличен. Поэтому перво-наперво он предложил маме взять ребенка из детского дома.

Мама согласилась. Она еще не догадывалась, что именно это было ее «болевой точкой», но полностью доверяла моему отцу. Для оформления усыновления надо было отцу с мамой расписаться, а также предъявить нормальное жилье, которого в тот момент у отца не было. Его мама, Ксения Николаевна, жила в то время в небольшой подвальной комнате с заплесневевшими обоями вместе с отцовским братом, инвалидом.

С жильем отец определился быстро: устроился на работу в один из подмосковных совхозов и, как ценный специалист, получил две отличные комнаты в доме, построенном для таких случаев.

Быстро оформить брак оказалось сложнее. Моя мама была против аферы, которую ей предлагал отец. Не получив развод от Константина, она не решалась идти в ЗАГС с моим отцом, хотя для этого нужно было лишь заявить о пропаже паспорта и через положенное время получить чистый паспорт. По мнению отца, это было плевое дело, а мама тряслась лишь от одной этой мысли. До того момента она никогда не нарушала законы, во всяком случае писаные. Даже улицу переходила исключительно на зеленый свет. А мой отец хотя пресловутое «с волками жить – по-волчьи выть» никогда не формулировал, потому что жить желал по-человечески, но то, что ему мешало так жить, обходил легко. В конце концов он уговорил маму пойти в милицию и написать заявление о пропаже паспорта и сразу после этого начал прочесывать детские дома, пока я, по легенде, сама к нему не подошла и не ткнулась в его колени. Уж не знаю, правда это или нет, отец был известный сказитель, но моя мама ему верила. Да и мне хочется верить.

Словом, в те несколько месяцев, во время которых мой отец встретил мою маму и потом увез ее в Москву, он выглядел безусловным молодцом. В этой истории, конечно, присутствуют скользкие моменты, но даже мамин первый муж, Константин, который мог не на шутку разобидеться и начать мстить, ничего этого делать не стал. После смерти моей мамы я обнаружила его письмо на наш адрес в Новых Черемушках. Банальный почерк Константина меня удивил. Ведь в какой-то момент он был явно любимцем небес, даже пули, как заговоренные, летели мимо него. Но успех и ему не удалось развить. Узнав, что мой отец умер, Константин в письме звал маму в Архангельск. Ответила ли она ему или нет, не знаю. Но в Архангельск она точно не ездила.

Насколько мне известно, к моему отцу небеса были явно равнодушны. В первом же бою, когда он выскакивал из горящего танка, его скосила автоматная очередь. На меня в детстве эти ровненькие пять шрамов чрез всю его грудь наискосок произвели такое впечатление, что я даже постеснялась спросить: что это? Отец после ранения долго отлеживался в госпиталях. Но битва была известная, на Курской дуге. Победная. И отец получил за нее свою первую медаль. В госпиталях он много что увидел и услышал. Повзрослел. И кажется, помудрел. Ведь у него, как у большинства мальчишек, о войне были детские представления. Когда война началась и все приятели моего отца побежали записываться в добровольцы, он очень хотел быть вместе с ними. Но в тот момент ситуация в его семье была настолько тяжелой, что отец не решился даже заикнуться об этом. За два года до начала войны его отца, художника, арестовали. Кто-то настрочил на него донос, будто он на всех углах разглагольствует о том, что «лысого» писать не будет. В результате дед оказался в психиатрической больнице. Это была семейная версия. Для близкого круга. Для остальных мой дед умер от холеры. Но кажется, все обстояло еще хуже: скорее всего, его осудили стандартно, по политической статье, а бабушке предложили отказаться от него, оформив развод, и она, оставшись с тремя детьми, один из которых инвалид, вынужденно с этим согласилась. Так или иначе, Ксению Николаевну с детьми переселили из приличных двух комнат в хорошем доме в сырой подвал и одновременно уволили с работы с объяснением, что не может быть учительницей жена, даже бывшая, подобного субъекта. Оставшись без средств к существованию, бабушка была согласна на любую работу. С большим трудом ей наконец удалось устроиться уборщицей в столовую. Так как к мытью полов она была не очень-то приспособлена, мой отец стал работать с ней в паре. После работы их кормили, и отец набивал за пазуху котлеты и хлеб без всякого стеснения, чтобы порадовать своих братьев. А бабушкина «голубая» кровь не позволяла ей делать то же самое, хотя сына она не останавливала.