Ольга Шипилова - Глушь

Глеб одним прыжком оказался лицом к лицу с Костей.

– А ты мне после такого больше никто, понял?! Знал же, что она – не как все! Для меня особый человек…

Глеб схватился за футболку Кости, потянул на себя, потом тряхнул несколько раз.

– Эх, ты…

– Да идите вы к черту, – болтаясь в руках Глеба, прошипел Костик, – со своими нравоучениями, уже и пошутить нельзя! Зря только старался с этими журналистами! Ради чего? Думал оттянуться хорошенько, а вы как старики, только бурчите!

Костик ударил Глеба по руке, высвободился и, подхватив с кухонного столика кожаную барсетку, бросился к двери. Потом на секунду замер, обернулся:

– Журналисты завтра в восемь, литературное кафе возле морского вокзала, я свое слово держу!

– Ты куда? – вдогонку сбегающему вниз по ступеням Костику крикнул Глеб.

– Прогуляться, тошнит от вас!

Едва растревоженный агрессией Кости воздух перестал вибрировать, и комната погрузилась в гнетущую тишину, Полина устало опустила ноги на пол, поправила сбившиеся пряди волос. Тело ломило, точно его всего секунду назад выбили, подобно пыльному старому ковру, толстой палкой. Пальцы на руках налились свинцом, правая пятка ныла, вспоминая лицевой скелет Костика, сердце неуемно колотилось, и дрожал подбородок. Стараясь не смотреть на Глеба, застывшего статуей посреди комнаты, Полина согнулась и поспешила вернуть скомканное одеяло на кровать.

– Вот зараза, испачкал пододеяльник, теперь вручную стирать придется, – вздохнула девушка, несколько раз проведя ладошкой по ткани, будто от этих действий влажные алые пятна смогли бы исчезнуть.

– Не трудись, Полечка, я сам… – перехватил одеяло Глеб.

– Что сам? – Полина вскинула на Глеба полные гнева глаза. – Сам он… Ты себя сначала от грязи отмыть попробуй. Или к тебе она не цепляется? Не пристает?! А я, как видишь, боюсь замараться. – Полина зло отшвырнула от себя конец пододеяльника, как если бы он и был причиной разгоревшегося конфликта, и теперь немым безучастным свидетелем напоминал о грязи прошлых лет, грозившей запятнать еще несбывшееся будущее.

Глеб смотрел в пол. Его бледное лицо начало оживать, покрываться пятнами, пылающие щеки горели пурпурными яблоками. Полина зажмурилась. Казалось, они как два надувных шара увеличиваются в объеме. Ширятся, застилают собой даже солнце, игриво заглядывающее в окно.

– Как ты мог Глеб, как? Что это за дружба? Правду люди говорят, скажи мне кто твой…

– Поля, перестань, – Глеб ласково и немного стыдливо заглянул в глаза своей невесте, осторожно сделал шаг к ней навстречу.

Полина не отпрянула, осталась стоять на прежнем месте. Ее руки безжизненно свисали двумя тонкими плетями, и Глебу вдруг увиделась она лет через пятьдесят их семейной жизни. Такая трогательная, беззащитная, и в то же время опасная, возымевшая над ним свою власть, какую имеют над сильными мужчинами слабые и немного чудные женщины. Да, через пятьдесят лет она могла бы стоять перед ним с точно такой же смешной и, наверное, сморщенной от возраста мордашкой, свесив две руки, и гадать, куда же запропастился веник. Ведь всего секунду назад он был здесь, а теперь куда-то спрятался. Интересно, она еще будет писать? И губами, пересохшими и потрескавшимися, тоже будет шевелить ночами, подбирая подходящую рифму. Располнеет ли она или превратится в сухарик, будут ли у них дети или ее книги станут их детьми?

– Эй, очнись! – Полина преодолела оставшееся расстояние между ними и обвила шею Глеба проворными, пахнущими миндалем, руками. – Я умная девочка, пусть прошлое останется в прошлом. Не будем тратить напрасно свои южные дни. По твоим глазам все вижу, молодость все стерпит, а семейная жизнь не любит обид. Не сержусь, Глеб, на тебя, а Костик – избалованная дрянная девчонка!

Глеб зарылся носом в теплые волосы, пахнущие кофе. Странно, почему они имеют этот удивительный запах, будто цвет приманил его и поселил на длинных мягких прядях. Привык и к цвету и к запаху, словно знал их тысячи лет назад и загадал знать на тысячи лет вперед. А к поведению Поли привыкнуть никак нельзя. Ждешь бури, стихии в океане, готовишься сживаться, выживать. А она неожиданно простирается перед тобой ласковыми водами, зовущими окунуться в успокаивающие свои тихие волны. В этом вся Полина, другой такой больше ни за что не отыскать.

– Ну, как твои фото?

Бархатный голос Полины вернул Глеба из вод на сушу, позволил отыскать самого себя, большого и оттого такого нескладного, в ее объятиях.

– Горы, это чудо… – Глеб нехотя очнулся, попробовал силу своего сиплого голоса, откашлялся. – Здорово, что он дальномерный!

Глеб потрогал чехол аппарата, который притаился ласковым зверем теперь уже не на его груди, а между двумя, прильнувшими сердцами, замершими в объятиях. Зверь колыхался, слушая дыхание Поли, слушаясь и повинуясь ей одной.

– В горах собачника одного встретил, очень заинтересовался вещицей, просил, чтобы пса его щелкнул.

– И как, щелкнул? – Полина улыбнулась – не Глебу, неведомому псу.

– Да, жаль пленки совсем не осталось. Теперь беречь приходится, считать и задумываться над каждым кадром. А штука хорошая. Здесь, как и дома, прохожие останавливают, интересуются. Ты больше не сердишься? – Глеб кончиками пальцев коснулся острого подбородка.

– На что, Глеб?

– На то, что было…

– Не сержусь, меня тогда не было. Важно, что не солгал, не стал отпираться. Все, забыто! я в душ, и побежали. Есть хочется!

– Тогда в кафешку?

– Я только «за»! Мечтаю о горячем кофе и о какой-нибудь сладкой штучке к нему…

– У меня уже одна штучка есть, жаль без кофе суховата! – Глеб одним движением указательного пальца пробежался по Полиному боку, лавируя между острых ребер.

Они оба рассмеялись, радуясь предстоящему жаркому дню, наполненному событиями и впечатлениями.

В пять вечера Глеб и Полина, истекая солеными каплями горячего пота, медленно шли от вокзала в порт. Солнце, не теряя настойчивости к вечеру, жарило во всю свою мощь. Уставший от пути и изнуряющего валяния на пляже Глеб с трудом переставлял ноги, не поспевая за порхающей беззаботным мотыльком Полиной, которая сначала вырывалась вперед, потом приостанавливалась, оборачивалась, нетерпеливо дожидаясь, когда плечо Глеба, наконец, начнет двигаться вровень с ее плечом. Глеб шел и сам себя ругал за то, что утром, после ободряющего капучино, дал слово будущей жене отправиться вечером в порт кормить хлебом гигантских белых чаек. Они еще на пляже успели досадить настойчивыми попытками выбросить красноватые перепончатые шасси ему на голову во время заплывов, долгих и старательных, за буйки.

– Подожди, – сказал Глеб, – и остановился, вытирая капли со лба, – дай отдышаться. Сейчас билеты проверю…