Андрей Заленский - По обе стороны воды

«One moment, esperar, por favor» 5 5 «Минуту. Подождите, пожалуйста» – англ., исп. , – послышалось из глубины, и через пару минут из зазеркалья вынырнул маленький человечек. Александр Рафаилович попросил пива, закурил, худой лысоватый хозяин, назвавшийся Хосе, тоже закурил, взмостившись напротив по ту сторону стойки. Перекинулись фразами, оба говорили с одинаково твёрдым R, мексиканским и русским – звуком, недоступным жителям этой страны. Хосе напоминал Чарли Чаплина – большие грустные глаза, усики. В полумолчании прошёл вечер, первый в длинной, последовавшей вослед череде.

Теперь часто Александр Рафаилович выдавливал упругую уличную дверь навстречу «O’la! ¿Como esta usted?» 6 6 «Привет! Как дела?» (исп.). , откликался то «Buenas noches, muy byen! ¿Y usted?» 7 7 «Добрый вечер! Все хорошо, а как ты?» (исп.). , осваивая испанский, то «Привет, Хосе! Что нового?», обучая русскому.

Однажды, скрывшись в глубинных помещениях, Хосе вернулся с гитарой, отложил сигарету, пощипал струны и запел: « De colores, de colores Se visten los campos en la primavera. De colores, de colores Son los pajaritos que vienen de afuera…» 8 8 «Разноцветны, разноцветны Вышивки платков полей весной. Разноцветен, разноцветен Перелётных птиц заморский рой…» . Пальцы бегали по грифу, а голос свивался с дымом сигареты и улетал к невидимому в полумраке потолку – наверное, к предгорьям далекой Морелии, откуда Хосе был родом. А Александр Рафаилович улетел к свинцовой реке, каналам осенним и хмурым, не зная, что песня эта о разноцветной весне. Вечера в уютном одиночестве всегда пустого ресторана (Хосе говорил, что по воскресеньям и на семейные праздники собираются семьи окрестных мексиканских рабочих, и на этом выживает бизнес) превратились в ритуал. В прелюдии на пару посасывали привычные „Heineken“ и „Corona“: „Как дела? Что нового?“ – „Да всё в порядке, всё по-прежнему“, потом Александр Рафаилович ронял: „Cantar, por favor, Jose“ 9 9 «Спой, пожалуйста» (исп.). , „Como no“ 10 10 «А почему бы и нет» (исп.). , – отвечал Хосе. Выплывала гитара, в полумрак втекали романсеро, в которых пелось неведомо о чём, чаще грустно, иногда страстно. Некоторые Александр Рафаилович запомнил наизусть – „Contigo“, „La Pajarera“ 11 11 «С тобой», «Пташка». . „Про что это?“ – спрашивал, Хосе замолкал и, задумавшись, всегда отвечал одно: „Amor“. А иногда без гитары – согласно обсуждали мир (как раз случилось 11 сентября, потом Афганистан), рассказывали жизни, вспоминали о непохожих больших городах, о лесах кактусов и лесах сосен, о холодной водке под селёдку и о текиле под горячие тамалес, о любви, о разлуках и расставаниях. «¿Por que, por que la vida esta riste?» 12 12 «Почему, почему жизнь так печальна?» – вопрошал Хосе в темноту ресторанного зала, а Александр Рафаилович молчал, не зная ответа.

Однажды Хосе сказал: «Tengo que irme a casa, Alex. Volvere en la primavera. Let us drink some vodka, I bought one» 13 13 «Я должен поехать домой, Алекс. Вернусь весной. Давай выпьем водки, вот, я купил» (исп., англ.). , – и достал из-под стойки бутылку. Далеко за полночь Александр Рафаилович вышел на улицу – моросило, ни души, ни машины, только вдалеке помигивал огонёк светофора.

Весной Хосе не вернулся, полногрудая жгучая брюнетка за стойкой совсем не говорила по-английски и отвечала только: «No Jose, no». И жизнь покатилась невесело – студенты обрыдли, таиландка получила работу и уехала, дети телефонно интересовались по праздникам, любитель Достоевского временами становился невыносим, мир был гадок: президенты-идиоты, «чайная партия», Китай вздувался на дрожжах, евреи и их братья палестинцы толкались, индусы и их братья пакистанцы таились, здоровье косилось. «Ваш холестерин очень высок, идите в джим, бросайте курить и всё остальное», – задумчиво вещал доктор. По выходным и на каникулы Александр Рафаилович садился в «Шевроле» и уезжал куда глядят глаза, мурлыкая за рулём отпечатавшееся навсегда:

Вечером причаливал в мотелях, изрядно выпив, отрубался с включённым телевизором, а поутру ехал дальше и дальше, пока не кончались свободные дни.

Всё это вспоминалось сквозь флёр, когда сегодня Александр Рафаилович сидел за рулем заслуженного броневика «Шевроле» и никак не мог продышаться – давило и крючило. Машина стояла, уткнувшись в пышечную, которая здесь называлась Dunkin Donuts. Вспомнилась пышечная из детства, у витрины которой подолгу стоял, возвращаясь из школы, – стальной автомат выдавливал белые кругляши теста, они ехали по конвейеру, опускались в кипящее масло, выныривали золотисто-коричневыми, ползли дальше под падающую сверху сахарную пудру и падали рядами на поднос. Скушал валидолу, прихватывало по-настоящему, «как полковника в Венеции» 15 15 Полковник – герой романа Э. Хемингуэя «За рекой в тени деревьев» – промелькнуло. Держась за руль, Александр Рафаилович нашёл карандаш, клочок бумаги и, подложив колено, коряво написал: «Детям и внукам. Учите испанский и валите в Южную…». В глазах потемнело, последние буквочки скрючились до неразборчивости, клаксон взвизгнул и безостановочно загудел, мотор продолжал работать, и в кабине было тепло.

Из пышечной Dunkin Donuts, втиснутой между парикмахерской и пиццерией, рядом с радиотоварами RadioShack – всё как в тысяче одинаковых городков Техаса, Джорджии, Миссисипи – выбежала продавщица, и совсем скоро, ведомые сиренами, подъехали три машины – полицейская, пожарная и медицинская.

В доме у Поповых поселился сверчок – не на даче в деревенском доме, а просто в квартире.

И по вечерам, а потом и за полночь сверчал. Они всё его выглядывали на полках или за посудой – типа, где он сверчит.

И когда ложились, читали, засыпали, он всё сверчал, а Попов говорил спящей Поповой: «Видишь – самочку ищет, даже у них любовь».

Потом сквозь сон думал, что вот это он, Попов, лазает по травинкам, росу пьёт, жарко. И ждал, пока опустится солнце, чтобы застрекотать в голос.

Летом Поповы поехали на дачу, в длинный отпуск. Там под вечера сидели на веранде, стараясь не напустить комаров, пили чай с сыром и колбасой и размышляли о непутёвых детях.