Владимир Муляров - Так бывает…

– У нас, Ваша Светлость, так заведено. Все чины и звания ты с себя снимаешь вместе со всей одеждой. В бане все чины – вон! – Рассказывал князю подсевший к нам Павел Федосович Морозов. Купец наш местный. Мужичина огромный. Не мироед. Из тех, кто с мужиком в поле трудничает, да и выпить может полведра! – Чины и звания – это еще что! – Говорил он внимательно слушавшему его Андрею Андреевичу. – Я вот помню года, когда в бане этой только одно отделение было. Без деления на мужеское и женское. Так вот и мылись. А ежли у кого какие поползновения случались, то бабы его сходу холодной водой! Шайку, а то и две выплеснут. Да и все тут! И под общий хохот! А если не помогала холодная, могли и кипятком тебе по оглобле шваркнуть! Вот тогда весело было! —

А вот о том, что было дальше, и каким образом голые мужики, сбросив с себя вместе с одеждою все чины, звания и родовые отличия, парятся и пьют пиво, я умолчу. Потому как это сугубо наше, мужеское развлечение!

Обратно мы с князем Андреем заявились в гостиницу на ночлег аж через четыре часа. Он повис на моем плече, будучи почти на голову выше меня, и тащить его на себе было до крайности неудобно. Но идти самостоятельно он уже был не в силах!

На улице вечерело, и уже вовсю звенели обычные наши комары. Однако, к нам они даже не подлетали, опасаясь, видимо, насмерть отравиться исходящими от нас ароматами «русского народного одеколона».

– Скажи, Андрей Андреич, – задал я ему свой вопрос, когда мы на ватных ногах начали свое неспешное движение в сторону гостиницы. – Как все-таки ты у нас здесь оказался? У нас ведь не то что князя, даже Генерал-Губернатора сроду не бывало. Глушь ведь отменная!

Он только помотал поникшей головой.

– У Мусин-Пушкиных был я, Саша. Давно звали в гости. С графом Александром Алексеичем я знаком еще по Парижу. Хоть он и постарше меня на десяток годов будет. Выпил я тогда зело и гулять ушел. Сам не знаю как заблудился. Шел, да шел куда-то.

Он поднял на меня свои глаза, в которых читалось страдание.

– Теперь вот как в глаза-то смотреть графу! Стыдно… Ты даже не можешь представить насколько!

– Так ты, Андрей Андреич, в Иловне, что ли был-то? – удивился я. – Это же в сорока верстах от нас! И на той стороне Мологи!

– Не знаю я, Саша. Вроде бы там. Неделю как блужусь тут у вас, и сказать стыдно кто я и откуда. Да и кому скажешь-то? Двадцать верст до ближайшего околотка! Слава Богу, люди кормили. Стелили на сеновалах, да и пару раз в избе ночевал. А давеча напоили сильно какие-то странные мужики, косматые и страшные с виду, которые корову вели в лес. Подхватили меня на почтовом шляху под руки, да и увели с собой. Все смеялись надо мною, хамили… Страшно мне было, Саша! Да деться некуда. Туфли сняли с меня там. Одежду…

– Да! – констатировал я. – Это тебе, брат, не Париж!

Мы неспешно продвигались по залитому вечерним солнцем тихому и очень уютному нашему селу. Я шел в обнимку с ним, поддерживая его, чтобы не упал, и думал о том, какой бесценный жизненный опыт приобрел Андрей Андреич! Ночевать с крестьянами в клоповой избе, с мышами на сеновалах, а потом еще и с разбойниками шалыми есть в лесу украденную корову… За такую школу, брат, не то что туфли, ничего не жалко отдать!

Вот таким вот образом мы с Андреем Андреевичем и познакомились. Но мне еще предстоял путь с пол-версты в гостиницу для паломников, стоявшую на берегу возле часовни, да с ним, повисшим у меня на плече. А после еще и две недели неспешного конного хода по пути на Малую Ордынку, в Москву. Но эти две недели составляют уже совсем отдельный роман…

С князем Андреем судьба меня свела еще раз. Нежданно, спустя целых двадцать лет. В предреволюционном Петрограде в пятнадцатом году. Тогда его, раненого в ногу, я случайно повстречал на Знаменской площади, возле Николаевского вокзала. (Ныне – Площадь Восстания и Московский вокзал. – прим. автора.) Стоял февраль. Обычный для зимнего Питера сумрачный, тоскливый день, пронизывающий до костей ветер со стороны Финского залива и, конечно же, гололед. Я шел, едва держась на ногах, в тоненьких и совсем не зимних своих башмаках, а впереди меня человек на костылях и в шинелке внезапно поскользнулся и упал. Когда же я доковылял к нему с целью помочь, моему удивлению не было предела! Исхудалый и бледный, сильно постаревший, седой, как лунь!

– Душа моя, Андрей Андреич! – воскликнул я.

А он так и всерьез расплакался. Но тут подоспели сопровождавшие его двое солдат и денщик, помогли подняться, а я сопроводил его до госпиталя и предложил денег. Сколько бы его не обидело. Однако, денег он не взял, но согласился лишь на кружку чая с сахаром и осьмушку хлеба. И пока мы подкреплялись в харчевне на углу Невского и Марата, а потом потихоньку пробирались все вместе по ледяным колдобинам почти до Пассажа, где на тот момент располагались фронтовые госпиталя, он мне рассказал многое о себе. Его личные дела из соображений приличия разглашать я не стану, но лишь то, что касается остальных некоторых из той нашей компании.

– Сан Сергеич, милый! – плакал князь Андрей. – Ведь что делается? Рушат же Россию-то, рушат! Коля с Васей оба погибли в один день во время штыковой атаки на передовые траншеи немца, потому что воевали, будучи призваны в один пехотный батальон. Их скосили, как июльскую траву. Как траву, Саша! И мне, бывшему у них в полку начальником штаба, выпало заполнять на них обоих похоронные листы. Для Лидии и Марии. Я уже не понимаю ничего, Саша! В войсках анархия и разброд умов! Приказы не исполняются. Часто. Люди все какие-то появляются. С виду военные, но по мне так штатские. Это же сразу видно. Бередят солдата бредовыми идеями о всеобщем счастье. Что это, Сан Сергеич? Да и Бога забыли!

Это все я, конечно, знал и сам. И настроение наше было под стать виду за окном: лишь холод и мрак. И никаким горячим чаем с осьмушкой хлеба было не выгнать из души эту ледяную стужу. Мы стояли, грея руки о горячие кружки, и всхлипывали каждый по-своему, но оба по поводу одного и того же надвигающегося на всех нас мрака.

– Знаете, Саша, – сказал мне Андрей Андреевич, допив свой чай, – я вот все вспоминаю ту нашу с вами встречу в Брейтове. И… А хотите, я вам скажу, как мне видится вся эта нынешняя гениальная постановка?

Я в ответ лишь кивнул головой.

– Это, Саша так бывает. Я в госпиталях такое же видел и не раз. Когда смертельно больной умирает, то на недолгое время к нему возвращается и разум, и силы откуда-то берутся и даже свет изнутри него идет. Я же врачом служу, почитай, с девятисотого. Через меня тысячи прошли. Бывает так, как будто бы человек только что выздоровел и счастлив от этого. Вот так же, – говорил он, отвернувшись от меня и глядя в стужу за окном, – вот именно так же и было тогда, в то время! Ведь все же было хорошо. И страна, и народ душевный. А погода? Вы помните, Саша, какая была погода?!