Галия Асан - По ту сторону баррикад

Я навсегда запомню ее взгляд. Он дрогнул. Она, словно сама не поверила себе. И в тот момент снова подарила мне жизнь. Солнце ярким лучом ударило мне в глаза, щурясь, я пыталась не упасть с покосившейся лестницы. Я еще чувствовала холодную мамину руку, схватившую меня за локоть и вытолкнувшую на улицу.

– Мама? – я с укором и мольбой посмотрела на нее, я совсем не хотела уходить. Зачем она это сделала? Зачем отдавала нас в руки врагов, когда сама собиралась уйти на небеса?

– Присмотришь за сестрами, – сказала дрогнувшим голосом мама, рядом стояла тетя, она с любовью и жалостью смотрела на свою любимую невестку Зайнап.

Эта сцена могла бы быть обычной сценой прощания на вокзале. Если бы это не был поезд, увезший мою маму и брата в другой мир. Наверное, в тот момент маме представилось наше будущее. Будущее, которое она никогда не увидит. Не вздохнет над нашими двойками в школе, не будет переживать над моими экзаменами. Не увидит ни моего жениха, ни сватовства, ни моего волнения. Не придет ко мне в спальню накануне свадьбы и не скажет последних слов напутствия. Не увидит меня в зеркале и не скажет, какая я красавица. Не к ней я приеду после рождения первого ребенка, не она будет учить меня примудростям материнства. Не будет нянчить внуков и не увидит мое взросление. Этого ничего не будет!

Все, что было дальше я помню смутно: вот мы идем, я держу сестренок за руки. Тетя плачет, соседка ее успокаивает, взрыв, шум, обстрел, еще взрыв. Мамы нет. Брата нет. Кроме этих двух малюток, у меня больше никого нет! Мне хочется обидеться на маму! Я молча кричу: Зачем?! Зачем, мама, ты ушла, оставив меня одну?! Ты сейчас в раю, а я на этой грешной земле. Совсем одна.

– Ах, вай, вай, вай, – причитает тетя, ее глаза не просыхают от слез.

– Не плачь, тетя, не надо плакать, каждая слеза капает на тело моей мамы и брата, раскаленной водой! – пытаюсь образумить ее я.

Тетя смотрит на меня безжизненными глазами. Я глажу ее мозолистую руку. Но плакать не могу. Дом постепенно заполняют женщины. Я никого не знаю, ну, может, узнаю некоторых. С родней мы перестали общаться лет десять назад, тогда отец стал практиковать новый метод в религии. До этого слова Аллаха не звучали у нас в доме.

Отец всегда был борцом: всю свою жизнь он боролся. Сначала с бедностью горского аула в семье, где кроме него было еще девять детей, потом, перебравшись в столицу республики и начав неплохую жизнь предпринимателя, он стал бороться за мою маму, первую красавицу университета, девушку другой национальности, потом боролся за меня, они оба боролись, долго Всевышний не посылал им детей, и, наконец, умер, борцом за веру.

Сейчас я не понимаю, за что именно он боролся? Вокруг все были мусульмане. Моя родня представлялась мне тогда ужасными безбожниками, по рассказам папы, теперь я вижу, он был не прав. Тело моей мамы все же уцелело. Его омыла ее тетя, та, от которой она отказалась ради новых убеждений. Вот с кем я не могла найти общий язык – это мои двоюродные сестры. Они так странно на меня поглядывали. У них были выщипаны брови, на ногтях алел лак. Для меня это было так необычно. Но это ладно. Я не знала о чем с ними говорить. Они совсем не читали Коран, постоянно обсуждали какие-то индийские фильмы и косились на мой капор. На него косились и остальные женщины, что-то шептали тете, та, была словно в трансе. Я, Мадина и Хадижа, сидели в углу – сколько бы не было у нас родни, теперь мы были сиротами. От плача в комнате стоял гул, мне было неприятно. Моя мама в раю, вместе с отцом и братом. Зачем же так убиваться? В комнату вошла женщина, ровесница моей мамы. Очень красивая, большие синие глаза, обрамленные густыми ресницами искали кого-то, ее черные волосы слегка выбивались из под косынки. Я вспомнила ее – это была давняя подруга мамы, жена ее единственного брата Рустама, тетя Фатима.

– Ханифа! – ее глаза устремились ко мне, впервые за эти дни я увидела радость в чьих-то глазах, – ты меня не узнала? – спросила она, сев рядом с нами.

– Тетя Фатима? – я тоже улыбнулась.

– О, моя родная! – она обняла меня, и я ее тоже, – ты еще помнишь меня! С тех пор, как твой отец запретил мне видеться с твоей мамой, прошло столько лет!

– Десять, – уточнила я.

– Ты совсем взрослая! Невеста уже! Женихов нет?

Я смутилась. Разве о таком говорят? Тем более в день похорон.

– А этих крошек я и не видела, – она погладила по головке сестренок.

Словно опомнившись, она встала и подошла к тете, обняв ее и соболезнуя ей. Не смотря на свой возраст, двигалась она быстро и бойко. Было видно, что она не привыкла уступать, но что-то тревожило и ее. Я медленно встала и подошла к окну. У ворот собрался мужской тазият. Я совсем не знала этих мужчин – все они мои родственники, о которых я никогда не слышала. Конечно, здесь была только родня мамы, отцовские жили в горах, где я была еще ребенком, и от которых у меня остались смутные воспоминания. После смерти отца, мать перестала навещать свекровь и свекра, ей претили разговоры о ее неправильном вероубеждении, она просто отдалилась. От всех. И от меня.

– Решено, я забираю вас к себе, – сказала тетя Фатима.

Я удивленно посмотрела на нее.

– Видишь того парня в джинсах, – она указала вниз, – это твой двоюродный брат, Исмаил, он старше тебя на год, мы ведь с твоей мамой почти одновременно вышли замуж. Я за твоего дядю, она – за горячего горца, – тетя усмехнулась, – а это твой дядя, – она показала на мужчину рядом с Исмаилом.

Дядя Рустам. Сколько слышала я о нем от мамы. Мама любила брата до безумия, но и от него пришлось отказаться, ведь он был работником правоохранительных органов!

– У меня никогда не было дочери, а теперь я буду растить дочерей своей сестры, – с грустью сказала Фатима, – могла ли я такое представить, и впервые за этот вечер у нее на глазах заблестели слезы. Она поцеловала нас троих.

И я мысленно обратилась к маме с убеждением, что все еще будет хорошо. Если кто-то будет нас любить, мы справимся. Ведь любовь – единственное чувство, способное вернуть человека к жизни. А мне совсем не хотелось жить. И это не было секретом. В тот роковой день штурма и моя жизнь оборвалась. Единственное, что удерживало меня от самоубийства, это то, что это было одним из самых больших грехов. Непростительный грех! Убить себя! Лишить себя жизни! Посягнуть на жизнь, когда не ты ее дал себе. Мысли об этом возвращали меня в унылые будни этого мира. Мама часто повторяла: «Делами в мирском, а мыслями в вечном». Да, теперь я понимала ее сполна. Каждый день я просыпалась с мыслью, что если Всевышний сжалится надо мной, то я заболею и умру, и завтра уже не наступит. Но наступало завтра, а потом и послезавтра, так прошла неделя.