Елена Блоха - 90 дней в плену

По приезду один из старших сопровождающей нас группы долго о чем-то переговаривался с человеком в камуфляже делового вида, но с пузом (сразу видно – начальник!). Потом нам резко приказали выйти из машины, надели на голову мешки защитного цвета, приказали стоять, взяв руки за спину.

Слышно было, что бульдожья морда и пузатый о чем-то не могут договориться. Один говорил, что тут режимный объект и нам тут не место, а другой обещал, что это ненадолго. При этом бойцы, стоявшие и сидевшие на плацу, отпускали непотребные шутки в наш адрес и ржали во всю глотку. «Лишь бы не пустили в расход без суда и следствия…», – мелькнуло в голове. Но, слава Богу, убивать нас не собирались.

Я услышала, как сына и водителя Володю куда-то повели. Потом ко мне тоже подошел парень с еще совсем молодым голосом. «Пані міністр, будь ласка, за мною!» – торжественно произнес он. «Так вот в чем дело! Они радуются, что самого министра ДНР задержали. Ну-ну…», – признаться мне было не до смеха, но я понимала, что ЭТИ не будут разбираться, кто я на самом деле – журналист или член правительства Донецкой Народной Республики.

Перед дверью в темную комнату, куда я шла на ощупь, следуя за голосом молодого, мне разрешили снять с головы мешок. В помещении размером 3х1,5 м, выложенном белым кафелем (похоже на склад), был всего один стул, на котором сидела девушка с бледным лицом. «Не закрывай, пожалуйста!» – взмолилась она, обращаясь к молодому. «Терпи. Ты должна быть сильной», – издевательски ласково ответил он и наглухо закрыл дверь.

Стало абсолютно темно и очень душно. Судя по всему, вентиляции не было никакой. «Как тебя зовут?» – спросила я бледную девушку. «Юля», – тихо отозвалась та. Она сидела у самой двери на стуле. Нащупав мою руку, она

пояснила: «У меня клаустрофобия. Давай держаться за руки. Не так страшно». Потом она рассказала, что попала сюда два дня назад ни за что просто ехала со знакомым на машине, а их задержали на посту и парня обвинили в пособничестве ДНР. «Мы просто поехали проведать своих знакомых. А парень этот был в камуфляжной одежде. Вот они и прицепились к этому. Мол, не случайно мы со стороны Донецка едем, наверно диверсанты и все такое. Меня уже два раза „на расстрел“ водили, чтобы я призналась в том, что диверсант ДНР. Пообещали тут же в окопе закопать и никто меня не найдет, если не соглашусь с ними работать», – рассказывала Юля, тяжело дыша. Признаться, я ее слушала плохо, в голове была одна мысль: «Что с сыном?»

«А тебя как зовут, за что тебя?» – вывел из раздумий голос бледной. «Да, наверно, они думают, что есть за что. Но просто так мне пропасть нельзя, я

журналист, поэтому меня искать будут. Больше за сына переживаю. Он со мной ехал, несовершеннолетний еще», – пояснила я. «Сын? Наверно, бить будут. Скажи какой-нибудь телефон. Вдруг я раньше выйду отсюда, позвоню твоим и расскажу где ты», – предложила бледная. Подумав, я назвала телефон одного известного в Донецке начальника. Даже если бледная и подставная, что не исключено, то никакого вреда от её звонка не будет. А может, и польза.

Через некоторое время молодой охранник приоткрыл дверь, дав подышать свежим воздухом мне и бледной. «А что с моим сыном?» – тревожно и

тихо спросила его. «Та ничего, вон – в соседней камере сидит. Все добре, мы же не звери из ДНР», – пошутил молодой, но мне было совсем не смешно.

Затем я услышала, что охраннику приказали привести женщину на допрос. Он сказал бледной надеть мешок на голову и идти с ним. Перед моим носом опять закрылась дверь, я осталась одна в полной темноте и без стула, который забрал молодой.

Прислушавшись к тому, что происходит за стеной, я услышала мужские голоса. Их было около пяти, но все незнакомые. Голос сына я среди них не

слышала. Уже потом, намного позже я узнала, что в той камере вместе с Данилом и нашим водителем находились еще восемь мужчин. Некоторые из них, по словам сына, были сильно избиты. У одного даже было видно, как торчат поломанные ребра, у другого были переломаны ноги. Их всех действительно жестоко избивали, чтобы они признались в своем участии в ДНР. Причем, все пленники были в гражданской одежде, поэтому нельзя было утверждать наверняка, что они были ополченцами. Что это за люди, и что с ними произошло дальше, я не знаю, могу только догадываться. Но понятно было одно, эти парни действительно могут пропасть без вести,

как это происходит со многими, кто оказывается в плену у таких вот «добровольческих» батальонов.

Надо отметить, что Мариуполь особенно сильно подвергся репрессиям со стороны правосеков и национальных батальонов. Ведь, Мариуполь один из

первых признал создание Донецкой Народной Республики, однако принять участие в референдуме жители этого города не смогли.

Где-то через полчаса двери моей камеры открылись и молодой конвойный сказал, чтобы я надела мешок на голову, повел меня через плац в другой корпус. В комнате с решетками на окнах сидели два камуфляжника в масках и один с открытым лицом. Одна маска села за стол, на котором стоял компьютер, другая с автоматом расположилась у входа. Первым вопросы стал задавать открытый, перебирая при этом патроны в «магазине» ТТ. Он представился моим коллегой, сказал, что его зовут Иван и он тоже журналист. На мой вопрос, где мы находимся и что это за вооруженные люди вокруг, коллега коротко ответил, что это одно из подразделений сил АТО. «Понятно, батальон «Азов», – подумала я, вспоминая, что про них ничего хорошего не слышала и не читала.

Как оказалось, журналисту было интересно, как это я оказалась министром ДНР. Я ответила, что должна их разочаровать, ведь никаким министром ДНР я не являюсь. «Ну ладно, расскажите про свою работу. Как там ваша газета называется, о чем вы там пишите?» – лениво продолжил спрашивать «коллега», при этом глаза его были злыми, казалось, что он готов разорвать меня. Я принялась объяснять, что наша газета не занимается пропагандой. Что мы даем только факты, ссылаясь на проверенные источники и слова очевидцев.

Рассказала, что наши журналисты не употребляют такие слова, как «хунта», «националисты», «фашисты». Мы пишем «национальная гвардия», «киевские власти», «украинская армия». В то же время, мы не называем наших земляков «террористами», «сепаратистами», «боевиками», а пишем «ополченцы», «представители или активисты ДНР». «А то, что они преступники, ваша газета пишет?! – вдруг аж взорвался от негодования один в маске. – Быстро отвечай на вопрос! Называете вы их преступниками? Что молчишь? Говори быстро!». «Тоже мне, плохой полицейский», – подумала я, хотя, если честно, он заставил меня напрячься. «Я отвечу, – сказала я, немного добавив твердости в голосе. Ну, этим ты меня точно не напугаешь. Я посмотрела ему в глаза – это единственная часть лица, которую не закрывала маска. У него были белые брови, ресницы и абсолютно прозрачный цвет радужной оболочки. Такое впечатление, что у него были пустые глаза. – Я отвечу. Если появлялась официальная информация о том, что в отношении кого-то возбуждено уголовное дело, то мы эту информацию давали». Как ни странно, но такой ответ удовлетворил маску, как и остальных моих «собеседников».