Кристина Трофимова - Зеркала

Правда, она не знала, как поменяться. Все книги, которые она читала по этой теме, сводились к гаданиям и колдовству, а этому она внутренне противилась. Поэтому мечта попутешествовать по отражениям так и осталась неосуществленной.

Годы шли, и ей все меньше и меньше хотелось смотреться в зеркала.

Действительно, что интересного она может там увидеть?

В конце концов она решила, что стекла серванта все прекрасно отражает, и если возникнет необходимость, то на себя можно посмотреть и там.

Но на себя ли она глядела?

Вот в чем был вопрос. Могла ли она вообще увидеть себя где-нибудь, кроме фотографий?

Увлечение фотографией ничего ей не дало, так как все равно волей-неволей она бросала взгляд в зеркало, чтобы удостовериться в сходстве изображений.

И все чаще ей казалось, что она окружена двойниками, которые отражаются ото всех поверхностей. Это стало навязчивой идеей. Чтобы от нее избавиться, она распрощалась с зеркалами, телевизором, сервантом, от всего того, что отражало ее.

Наконец-то она вздохнула с облегчением: в доме теперь жила только она одна.

Долг, мораль, стыд, скромность… Угодливость, оглядывание, притворство, посредственность… Лишь отражения друг друга или две стороны зеркал, на одной из которых не увидеть ничего подлинного, возможно только придумать, теряя значение всего, что с тобой происходит, если не придать нового, втиснув в ажурное тиснение из почерневшего серебра.

Снежинка вздрагивает и рассеянно осматривается, осознает себя в собственной постели. Кажется, будто смеркается, но это неважно. В последнее время она редко выбирается из квартиры – зачем, если можно смотреть на дождь из окна. По стеклу сбегают мокрые дорожки. Уныние – вот величайший из грехов, так говорит отец. И Снежинка согласна. Нужно стараться быть веселой. Например, можно попробовать считать капли, так же, как считают барашков.

Приглушенный рингтон из кармана плаща. Вдруг это звонит отец? Ему нельзя волноваться. Не без труда она поднимается и шлепает в коридор.

На том конце провода сухой баритон:

– Долго не брала трубку. Чем ты занимаешься?

Снежинка нервно крутит на пальце секущуюся прядь, затравленно оправдывается.

Отец прав: во всём должен быть порядок, иначе у нее не получится стать ответственным человеком.

Однажды, когда ей было двенадцать, он поставил ее коленями на рассыпанный по полу горох, как раньше, когда люди были мудрее. Это и правда подействовало. Снежинка считала горошины, которые вгрызались в коленные чашечки, и мысленно повторяла одну и ту же молитву, чтобы это поскорее закончилось. А после никогда никуда не выходила, не получив одобрения. Единственным местом, где она могла задержаться, не опасаясь порки, стала городская библиотека.

После разговора с отцом она всё чаще чувствует себя опустошенной. Но сегодня он щедр.

Единственный нормальный подарок, думает она. Единственный подарок, который хоть как-то затрагивает мои интересы. Снежинка собирается выйти наружу. Придется идти под колючей моросью. Хоть бы небо по-настоящему разревелось. Взгляд вскользь пробегает по отражению, она поправляет капюшон. Ее глаза гневно сверкают. В голове проносятся мысли об ущербных культурно-философских взглядах отца: что такое жизнь, как ее надо прожить… И даже то, что ее можно прожить правильно. Меня учит тот, кто в детстве отбирал деньги у слабых, а повзрослев, продолжает, прикрываясь табличкой «благотворительный фонд». Муравей учит осу, как правильно летать. Вместо мозгов на череп давит стопка купюр, извилины – цифры номиналов. Ушлёпок.

Снежинка зажимает рот. Кажется, она произносит последнее слово вслух, и в следующий момент периферическое зрение ловит в зеркале след удивленных глаз. Ушлёпок, ушлёпок, ненавижу! Эти слова – лишь дым тех мыслей, которые запекают в гневе образ отца.

Ее пальцы сжимают абонемент в библиотеку, единственный нормальный подарок. Развлекись, девочка, почитай книжечку. Пальцы сжимают листок еще сильнее, и повязка на запястье увлажняется от крови. Сука, звучит в голове. Снежинка вынимает руку из кармана, чувствуя тянущую боль. Порез снова открылся. Красное пятно затапливает белизну бинта.

Гром раскатывается по небу с таким звуком, который обычно сопровождает огромные валуны, что катятся с гор. Порывом ветра доносит аромат озона. Она глубоко вдыхает его, стараясь ощутить на языке вкус наступающей грозы, подносит к лицу перебинтованное запястье: красный запах крови. И серый – грозы. Такой коллаж не возбуждает, не успокаивает, не раздражает, но задевает ту крохотную часть сознания, которая у творческих людей отвечает за вдохновение, а у обычных становится источником странного настроения, отстраненного от реальности.

Снежинка останавливается перед массивной дверью и прокручивает внутри себя ленту с фрагментами реальности, которые касались ее взгляда: серый асфальт, черные ботинки. Разрастающиеся лужи? Холод, сырость. Дождь? Снежинка возвращается в сознание, и, действительно, идет сильный дождь, а пальцы на руках едва сгибаются от холода. Она поднимается по ступеням, а перед глазами, кажется, порхают красные мотыльки, пахнущие кровью. Запах озона остается снаружи. Внутри душно и неуютно.

Долгая прогулка среди лабиринта стеллажей откладывается заметной тяжестью книг в руках. Она садится за один из столов, напротив высокого зеркала в старинной позолоченной раме; Тишина вокруг подобна воде. Малейший шорох волнует всю гладь огромными кругами.

Снежинка никого здесь не знает, она никогда не встречала одних и тех же посетителей, чего не скажешь об остальных. Они все бывают тут чаще, в основном по необходимости. Лишь те, кому спешить уже некуда, коротают среди записанных истин пресные дни по собственной воле. Снежинка размышляет, каково это – обладать свободой приходить и уходить, когда хочется, а не когда позволят.

Ее взгляд только начинает задевать абрисы букв, но их смысл сразу же врезается в мысли об отце, о том, как она сбежала, а он до сих пор не отпускает. Бесконечно звонит и приходит, требует, чтобы она гостила в их старой квартире, как можно чаще. Нет, убежать ей так и не удалось, и не стоит даже пытаться себя обманывать.