Мария Фомальгаут - Послеждь

Когда женщина разворачивает бумажку, её лицо ничего не выражает – ровно до того момента, когда она читает имя на бумажке. Здесь её лицо меняется – но не на страх, не на отчаяние, не какую-то конкретную эмоцию, а просто неуловимо меняется – чтобы зритель сразу понял, что именно она прочитала. Дальше женщину разбирает смех, почти истерический. А когда мужчины нетерпеливо тянутся к бумажке с именем, должно быть видно, что они уже поняли, что прочитала женщина, но хотят убедиться.

Напоминаем – все это происходит на фоне устрашающих образов за окном. Женщина вымученно улыбается, говорит что-то – зритель не слышит, можно догадаться, что она желает мужчинам всего хорошего, делает хорошую мину при плохой игре, но при этом еле сдерживается, чтобы не разрыдаться: должно быть понятно, что её ждет что-то более страшное, чем смерть. Мужчины встают и направляются к выходу, всем своим видом показывая, что если бы они могли чем-нибудь помочь, они бы это сделали, но сделать ничего не могут. Один из мужчин – большой, грузный, рослый – останавливается, смотрит на женщину, видно, что-то придумал, подходит к ней, берет за руку, шепчет что-то. Женщина идет за ним, на её лице читается смесь отчаяния и надежды, она не очень-то верит, что мужчина чем-то поможет. Наконец, нехотя идет за ним прочь из комнаты вверх по лестнице, на второй этаж большого дома, потом на третий, в просторные залы, в богато убранные комнаты – дом выглядит роскошным, но заброшенным. Герой заводит свою спутницу в спальню в пурпурных тонах, закрывает дверь, задергивает бордовые шторы. Неумел обнимает женщину, начинает целовать её лицо – видно, что он не очень-то хочет это делать, но почему-то вынужден. Женщина возмущенно отталкивает его от себя, кричит что-то, мужчина что-то говорит, объясняет, доказывает, женщина понимает, соглашается, начинает расстегивать блузку. В её жестах должно быть замешательство – с одной стороны, она не хочет этого делать, с другой стороны понимает, что от этого зависит её жизнь. Мужчина видит замешательство своей спутницы, в какой-то момент отодвигается от неё, машет рукой, хочет отложить встречу на завтра, а то и вовсе на неопределенный срок – женщина спохватывается, бросается за ним, упрашивает, уговаривает, сама неумело целует своего новоявленного любовника.

Никогда не думал, что мне придется снова столкнуться с Аланом и его семьей: тем не менее, когда я выглянул в коридор, то увидел своего давнего клиента, Гедду в белоснежном манто, и маленького Тимми, который увлеченно уткнулся в свой телефон.

– Мы, в общем-то, по поводу Тимми хотели поговорить, – неуверенно начал Алан, когда все трое вошли ко мне в кабинет.

Компьютерная зависимость – промелькнуло у меня в голове, но я не стал делать поспешных выводов, а кивнул родителям:

– Рассказывайте.

Первым заговорил Алан, Гедда сидела с отсутствующим видом, как будто все происходящее её не касалось.

– Ну, понимаете… наш сын плохо себя ведет.

– Хулиганит? – попытался уточнить я, – дерется?

– Да не особенно… Ну бывало пару раз, ну так кто в детстве не дрался? Не, я считаю, пацана пацаном надо воспитывать, нечего тут сопли разводить, ах, ах, хорошие мальчики так себя не ведут…

– А супруга ваша что думает?

– Да она тоже со мной согласная…

Я мельком посмотрел на супругу, она сдержано кивнула – на её лице по-прежнему ничего не отражалось.

– Тогда в чем же дело?

Алан замялся:

– Ну… как бы это сказать… Даже не знаю, как и сформулировать…

– Ваш сын ходит в школу?

– Ходит… то есть, ходил…

– …мы ему элитную гимназию выбрали с изучением китайского… – добавила Гедда.

– Китайского? – переспросил я.

– Ну да, ему нравится… Еще на кружок мультипликации ходил… тоже ему нравилось, – продолжила Гедда, – вы не подумайте, пожалуйста, что он переутомляется или еще что, ему нравится все, все успевает… вернее, успевал, сейчас его из школы отчислили…

– За что?

– Так вот… плохо себя вел…

– Что значит, плохо себя вел?

– Ну… – Алан сжал кулаки, – вчера вот он тарелку разбил…

Мне показалось, я ослышался. Мне не верилось, что люди пришли ко мне из-за такой мелочи, как разбитая тарелка.

– Ну что же вы хотите, даже взрослый человек иногда что-нибудь роняет, а тут ребенку восемь лет…

– Нет-нет, вы нас не поняли, – спохватилась Гедда, – он… понимаете, Роза ему замечание какое-то сделала…

– Роза это?

– …гувернантка наша. Вы только не подумайте, пожалуйста, что он страдает, что я ему мало внимания уделяю, Тимми Розу даже больше, чем меня любит, вы только не думайте, я тоже не ревную никого, у нас хорошо все… так вот, Роза ему что-то там сказала, а Тимми рассердился, вспылил, и вот на другом конце стола тарелка стояла, он на неё посмотрел, тарелка на осколки разлетелась.

Мне снова показалось, что я ослышался.

– Меня даже осколком задело, – кивнул Алан, – главное, это же не первый случай, он бывает, или уронит что-нибудь взглядом, один раз шторы подпалил, чуть дом не сжег, но это-то все мелочи, понимаете, он тут недавно с одноклассником подрался, а тот потом жаловался, что Тимми его душил… А Тимми говорил, что вообще его руками не трогал…

– Ну, у мальчишек это бывает, меня в школе тоже душили, и я душил, а учитель начнет ругать, мы тут же отпираться, а-а-а, а я его вообще не трогал…

– Так нет… мы боимся, а вдруг он и правда руками его не трогал, а так душил… ну… без рук… это же он к любому человеку вот так подойти может, а то и не подойти, а так, на расстоянии, посмотрит, а то и не посмотрит даже, и бац, у человека дыхание остановится…

Меня покоробило.

– Мы ему, главное, объясняем, ну ты же так можешь человека убить, ты же так дом сожжешь, он вроде все понимает, не маленький уже, говорит, больше не буду… Он даже что-то со шторами сделал, что они как новые стали. А потом опять заиграется, опять забудет все, опять что-нибудь натворит… нет, мы все понимаем, что ребенок, еще не умеет себя контролировать… но все-таки, надо же с ним что-то делать…

– Нам в школе уже сказали Тимми в лечебницу поместить, – добавила Гедда, – да какая лечебница, нормальный ребенок, ну вот… кроме этого… Нам бы хоть подождать, когда ему лет пятнадцать будет… или наоборот, чем дальше, тем больше проблем начнется с подростком?

Я начал осторожно подбирать слова, но, честно признаюсь, не знал, что можно сказать.

– Вы бы поговорили с ним, – добавил Алан, – у вас есть какие-нибудь приемы, чтобы он не просто послушался, через пять минут все забыл, а правда понял…

Наконец, я не выдержал:

– Да что происходит-то… это ваш ребенок?

– Не… не наш. То есть, наш. То есть, не наш, – замялся Алан, – ну… не знаем мы.

– Перепутали в роддоме? – уточнил я.