Кира Бартоломей - Девочка-ветер

Добрый доктор не церемонился: снял с меня туфли, плащ, плотно завернул в одеяло и отправился на кухню. На этой кухне, кроме меня и друга Инки Микаэлевны, давно никто не хозяйничает. Ему безразлично, или, как Фибка говорит, фиолетово. Он делает все с видом человека, не сомневающегося в своей правоте. Так должно быть: маленькая кузина его подружки надралась до чертиков и как индивидуум, давший клятву Гиппократа, он просто обязан протянуть руку помощи. Фуй, что за день такой, ни одного доброго слова, ни о ком. А Золотой Мальчик мог, между прочим, высадить меня из машины возле дома или вообще отказаться везти, что более характерно для молодых людей моего поколения. Этот терпеливо выслушал, утер, дотащил, теперь еще пытается привести меня в чувство. Очень жаль, но поплакать не получается. Я всегда завидую нашим кумушкам, способным рыдать по любому поводу, а уже через полчаса чувствовать себя обновленными, возрожденными и готовыми лбом пробивать стену, у которой только что проливали слезы. Мне это не дано. Чуть-чуть спасительной влаги, когда ею оделяли, мне не досталось, поэтому переживания по поводу стычек с шефом, бестолковость и лень студентов, Танюшина жадность – удар под дых, надолго отбивающий у меня охоту зубоскалить с Фибкой или нормально воспринимать окружающее.

Мой доктор спокойно поит меня из ложечки и нежно, как ребенка, поддерживает под затылок.

– Дострели меня, браток, – мрачно прошу я и откидываюсь на подушку.

Мой «юмор» ему не по нутру. Наши врачи – самые гуманные на свете (это у меня из детства), и поэтому я вижу в его глазах решимость бороться за меня до конца.

Зубы стучат, и чудодейственный напиток Танюшиного друга мне на пользу не пошел. Желудок заворачивается и разворачивается кольцами, прошибает холодный пот.

– Это любовная горячка. Дайте мне умереть! – придуриваюсь я. Это все, что остается. Любовная горячка – слишком громко, а вот насчет умереть… Душа точно вон просится.

Я смотрю на его тонкие пальцы, и хочется прикоснуться к ним, хочется, чтобы они погладили меня по щеке, пробежали по затылку. Я хочу, чтобы он остался. Остался не потому, что надо заполнить образовавшуюся пустоту…

– Закрывай глаза, – тихонько шепчет он, и его дыхание касается моей шеи.

Я послушно закрываю глаза и, замерев, жду. Он приподнимается с пола, где все время сидел.

– Не уходи.

– Я не уйду. Спи.

У него зачаровывающий голос. Мне становится неловко, хочется окончательно оглохнуть, чтобы не слышать его мягкий, вкрадчивый тембр. Кажется, я снова маленькая девочка и мне приснился сказочный принц с золотыми волосами.

– Ты мне снишься, – бормочу я, вдруг охрипнув, не открывая глаз, и обхватываю его шею руками, чувствуя мягкость золотых волос и приятное тепло кожи.

От него исходит тонкий, едва уловимый, аромат одеколона и еще чего-то незнакомого, волнующего. Он гладит меня по голове и баюкает, как младенца. Открыв глаза, я вижу его удивленный взгляд, мне кажется, он даже испуган. Больше всего на свете мне нужен сейчас этот рыжеволосый человек с синими глазами, который видит меня насквозь и, похоже, способен чувствовать и понимать меня. Мы так близко друг к другу. Он прячет свое лицо у меня на шее, и горячая волна захлестывает все на свете.

Я уже не думаю о неком П., который может быть сейчас с другой женщиной. Я не вспоминаю о том, что мужчина с золотыми волосами, чьи губы чувствую на своей шее, сегодня утром еще не существовал в моей жизни. Я знаю его целую вечность. Déjà vu? [6] Дежавю. Дословно «уже виденное» ( фр .). Кто объяснит чувство тревоги, когда попадаешь впервые в незнакомое место и точно знаешь, что ждет тебя за поворотом или дверью? Как сказать ему, что когда-то давно эти руки уже обнимали, а это тело уже любило тебя? Где ты так долго был? Почему столько долгих лет я провела без тебя? Не сон ли ты? Не исчезнешь ли ты так же внезапно, как и появился?

Он что-то шепчет, осыпая мою кожу горячими поцелуями, но я не слышу, меня окутала плотная тишина. Я способна только чувствовать каждую родинку, каждый изгиб, складочку его тела, от которой все дрожит и стонет во мне. Кажется, это сон и я боюсь проснуться, боюсь, что долгие поцелуи, от которых заходится дыхание и останавливается сердце, – плод моего возбужденного ума. Я схожу с ума от тоски по незнакомому мужчине, с которым так давно пыталась стать одним целым, или безумствую от страсти к единственному и желанному, которого мысленно называю Великой Любовью.

У моих студентов заспанный вид. Они медленно занимают места, рассаживаясь преимущественно на галерке. Еще бы! После часовой паузы, проведенной в буфете или в сквере на скамейке перед центральным входом, надо напрягаться. Иностранные языки будущим Пироговым и Боткиным не даются. На улице мягкая теплая осень, а в аудитории до тошноты пахнет краской. Честно признаться, у меня тоже нет желания торчать здесь. Работа.

Я хорошая тетенька и никого не мордую (любимое выражение Фибки Домбровского), а доверительно, почти ласково пытаюсь объяснить моим тунеядцам, что образованный врач должен время от времени научную литературу в иностранных журналах почитывать.

Опыта убеждения у меня маловато, но все-таки иногда появляются желающие (исключая упорных отличников, конечно) пополнить ряды цивилизованных обитателей этой планеты.

После вступительной речи о пользе Fremdsprache [7] Иностранного языка ( нем .). прошу напрячься и предлагаю коротенький тест.

– Двоек ставить не буду. Пока. Желающие могут оставить автограф.

За окном беззвучно моросит дождь. Пешеходы прибавили шагу. Море разноцветных зонтов и нескончаемый поток машин. Темно-зеленый «форд» остановился на противоположной стороне улицы, и мне стало ясно, отчего с утра сосет под ложечкой и хочется спрятаться ото всех.

Надо быть полной идиоткой, чтобы переживать, так реагировать на встречу с человеком, который с переменным успехом так давно морочит мне голову.

Появление Павла в моей жизни очень озадачило Танюшу, и она долго относилась к нему как к существу второго сорта, младшему брату по разуму, считала его извращенцем, отдающим предпочтение партнерам с некоторыми уродствами. Поняв, что для Павла я в некотором роде то же, что для нее – Валюша, она успокоилась, простив даже отсутствие интереса к ее персоне. Редкий случай. Танюше как кислород необходимо внимание. Она чахнет, если рядом нет человека, потакающего ее капризам, своего рода вампиризм, которым она страдает, вытягивая из окружающих способность сопротивляться. Павел же относится к числу немногих, владеющих даром смотреть сквозь Танюшу, не замечать присутствия и не морщиться от ее навязчивой манеры общаться.

Глупейшая ситуация. Сейчас он увидит меня у окна и решит, что я караулю его, как верная собачонка. Хотя откуда ему знать, в каком окне маячит силуэт терпеливой и всепрощающей подруги, которая еще вчера была уверена, что сошла с дистанции. Все сначала? Новый день, новый бой? Сколько можно, девочка моя, наверно, пора остановиться и признать, наконец, свое поражение, не питать ложных иллюзий, потому что это все ненастоящее и ничего не вырастет из отношений, кроме того, что есть.