Леонид Герзон - Фантазии. 18+

С неба валит снег. Полно снега. Каждый, кто захотел бы иметь достаточное количество снега и холода лично для себя, чтобы пользовался только он один, запросто может позволить себе это. Мы с Шариком отряхиваемся от налетевшего снега. Мимо проходит местный сумасшедший, которого я здесь встречаю почти каждую зиму. На нем футболка, шорты и сандалии, лицо его залито потом, он поминутно прикладывается к бутылке с водой и вытирает пот со лба. Глядя на него, можно замерзнуть. Он идет по щиколотку в снегу, и мне за него страшно.

– Бр-р, – говорит Шарик.

* * *

В магазине «Арто», на углу, я покупаю краски, которых почти не осталось дома. Рядом продают цветы. Они как будто наелись снега. Я забираюсь на чердак, снятый моим другом на улице Грецеля. Весь чердак практически состоит из одних огромных окон, так что на нем очень удобно рисовать. Мой друг, к сожалению, не художник, поэтому чердак ей не нравится, и она сожалеет, что сняла его. Зато чердак нравится мне. Мы с Шариком высовываемся из окна и видим внизу рынок. Идет снег; где-то в глубине домов маячат желтые апельсины, красные помидоры, зеленые бананы, синие огурцы. Под самыми нашими окнами ходят люди. Случайно я роняю за перила балкона связку ключей, которая рассыпается в воздухе на отдельные ключи, и они долбят прохожих по головам. Возникает переполох. Ключи падают в снег, и все бросаются их подбирать. Потом я спускаю на веревке корзинку, и люди кладут в нее найденные ключи. «Пятнадцать, – говорит одна девочка, которая пересчитала ключи. – У вас столько было?» – «Да», – говорит Шарик.

* * *

Вначале я изобразил ее совершенно голой. Через два часа она глядит на меня своими черными глазами с поставленного сушиться холста на балконе. На картине она не смущается того, что абсолютно голая. На ее стройное белое тело падает ровный свет от заваленного облаками неба. Мы смотрим друг на друга, куря и отпивая сладенькое вино прямо из горлышка бутылки. Шарик завалился спать. Я укрываю его, и он довольно пошевеливается во сне.

* * *

Наутро второго я снова на улице Адар. Все белое, но снег перестал. Очень холодно, мороз. Картина в раме, обернутая в бумагу. Я закутался, замотался шарфом, на ногах у меня валенки. Я опустил наушники от шапки и завязал их под подбородком – такой холод.

Дети шмыгают на санках с горы чуть ли не мне под самые ноги. При мне одна молодая женщина перешагивала широкую замерзшую лужу, и по этой луже как раз проехали санки с детьми; женщину сбили; она упала на тротуар прямо вверх ногами.

Деревья в снегу, дома в снегу. У меня перед глазами видение: метро «Кропоткинская», в бассейне плавают люди, и белый пар поднимается над водой. Я подхожу к Арбату. Все новое – Арбат новый. Словно я в первый раз тут. Покупаю сардельки. Захожу с картиной в магазин. Медленно разворачиваю бумагу. Народ столпился вокруг. Все почему-то снимают шапки, шубы, пальто, валенки, сапоги. Женщины снимают рейтузы. Взгляды всех устремлены на меня. Все стоят разоблачившись, в легкой одежде, и от почтения ко мне, несмотря на холод, пот выступил на их лицах. Они поминутно обмахиваются чем-нибудь и даже пьют воду, чтобы освежиться. Я оставляю им картину, беру Шарика, и мы с ним выходим из магазина.

На улице снова пошел снег. Мы сразу же узнаем ее запах. Она только минуту назад прошла здесь – я хлопаю себя по лбу, как будто до чего-то догадался. Но на самом деле я не догадался ни до чего. Я гляжу направо, налево – ее уже нет. Ее уже и след простыл. «Шарик, след!» – говорю я, и мы мчимся с ним по этому следу, добегаем до конца улицы, поворачиваем за угол, взбираемся на крутую горку и, совсем уже запыхавшись, снова поворачиваем за угол. Тут мы со всего размаху натыкаемся на нее.

– Ну? – говорит она.

Мы молчим и еле переводим дыхание.

– Дальше что? – спрашивает она.

«А и правда, – думаю я, – дальше-то что? Что мы теперь будем с ней делать?» И я пока что переминаюсь с ноги на ногу, пытаясь отдышаться.

Тем временем снег повалил гуще, так что дорогу совсем не стало видно. Нас всех засыпало. Шарик стал просто похож на большой снежный ком. Пока она думала о снеге, я вспомнил, что она мне говорила, и сказал:

– Нет, ты не ошиблась, это я.

– Тогда пошли ко мне, – сказала она.

– Как, вот так сразу? – сказал я.

– Если это действительно ты, то чего же нам еще нужно ждать?

Мы поднялись по лестнице к ней в квартиру, зашли внутрь, и она немедленно сбросила с себя все, кроме шубки.

– Что мы будем пить компот? – спросила она.

– Не что, а будем.

Я сбросил свои валенки, а Шарик отряхнулся. Она всем нам налила компоту.

– Жизнь пустая, – сказала она.

Мы все вздохнули.

– Я так не могу больше, – сказала она.

Компот был хороший, но чего-то в нем недоставало.

– Ты можешь что-нибудь со мной сделать? – спросила она.

– Что? – спросил я.

– Если б я знала, – сказала она.

За стеной заиграла какая-то ватная музыка.

– Я маюсь, – сказала она.

– Я вас понимаю, – сказал я.

– Да что ты понимаешь?! – закричала она, сняла шубку, открыла холодильник, вынула оттуда игрушечного мороженого слоника, села на качели в коридоре, раскачалась и прыгнула, а потом засунула голову в телевизор. Из телевизора торчали только ее красивые белые ноги, а больше ничего, и никакой передачи не было.

– Я маюсь, ясно тебе? – прогудела она из телевизора.

– Как не понять, – сказал я.

Разбухнувший изюм застрял в компоте, и я никак не мог его вытащить. Теперь я понял, в чем дело: в компоте не было сушеных груш.

– Вытащи меня отсюда, я застряла, – сказала она.

– Охотно, – сказал я.

– Что мне делать, как себя убить – ума не приложу! – сказала она.

Я встал, вытащил ее из телевизора, но она уже рвалась в холодильник. Тут я не нашел ничего лучшего, как вынести ее прямо на улицу, а на улице все шел и шел снег – белый и пушистый.

– Здесь тебе будет легче, – сказал я ей.

Мы постояли, и нас пробрал морозец. Мы оглянулись и увидели, что Шарик куда-то исчез. «Наверное, убежал в „Арбат“ за колбаской», – решил я.

– Женись на мне, – попросила она – кстати, ее звали Асвета.

– Хорошо, – сказал я. – Будем маяться вместе.

Какие-то школьники проходили мимо и пялили на нас глаза.

– Женись сейчас! – сказала она.

– Ладно, – сказал я.

– Дай мне мое обручальное кольцо, – сказала она.

Я дал ей кольцо – понарошку.

– На, – сказал я.

– Вот твое, – сказала она и надела мне мое кольцо на палец.

– А теперь ты надень мне мое, – сказала она и протянула руку.

Я надел ей ее кольцо на указательный палец, и мои руки от волнения дрожали.

– Дай выпить свекрови, – сказала она.

– На, – я протянул свекрови бокал.

– А теперь дай теще.

Я дал и теще.

– Поцелуй меня, – сказала она и подняла фату, – понарошку.