Елизавета Елагина - Идолы театра

Барольд, отец Принца и Арабеллы, был человеком практичным. Он не боялся марать руки в грязи и иметь дело с бедными и полными праведного негодования рабочими на верфях, которые его ненавидели. На Барольда работали плотники, столяры, ювелиры, гончары и кузнецы как на верфях, так и в прекрасно оборудованных мастерских в богатой части города.

Так же практично Барольд относился к воспитанию своих детей. Он никогда не запрещал им ничего, кроме того, что делать было никак нельзя, и никогда не велел им делать ничего, кроме того, чего никак нельзя было не делать. С удовлетворением Барольд видел, что сможет со временем передать все свои дела Принцу. Предприимчивый, деятельный, беспринципный, Принц унаследовал все необходимые качества для дельца. Но не женить его на дочке торговца крупным скотом было никак нельзя, и в этом отношении Барольд был непреклонен. Его доводило до белого каления упрямство Принца.

Барольд не мог позволить Принцу ослушаться его, а Принц унаследовал от отца неподатливость – отступить для него означало конец. Но он знал, что не подчиниться не сможет – и чах день ото дня.

– Ты влила в меня смертоносный яд предательства, и звезды больше не светят для меня. Змеиный яд мне слаще твоего вероломства. Долорес, где твое милосердие?

Принц, постепенно впадая в лихорадочное безумие, носился по верфям, пытаясь найти дело для каждого, кто встречался на его пути.

Арабелла больше из чувства преданности брату, чем по какой-либо другой причине, посещала репетиции Габриэля, терпеливо слушала его сумасбродные монологи и старалась его приободрить, но сама большой радости в театральных делах не находила.

– Габриэль, отчего все у тебя выходит так мрачно? Ты все толкуешь про предательства, змей и яды.

– А тебе, Арабелла, нравятся змеи?

– Нет, мне не нравятся змеи.

– Ты боишься змей?

– Нет.

– А я очень боюсь змей.

– Ты поэтому написал про них пьесу?

– Но мне нужно, чтобы на сцене была настоящая змея.

Габриэль думал, что Принц ходит в бары бедной части города, потому что жены бедняков более некрасивы, чем его невеста. В этом Габриэль был неправ.

Мало света падало из окон на заскорузлые руки рабочих и моряков, но все они обращали внимание на Принца, который занимал стол посреди заведения вместе со своими спутниками. Они были одеты так, как пристало одеваться тем, для кого портовый кабак – место неподобающее.

Марс и Конрад были худшими образцами потомства лучших горожан Коралобоса. Так полагал Принц. Он презирал их от всей души и видел насквозь их мелочные, пустые и мерзкие души.

Принц любил окружать себя чернью. Ему нравилось ощущать, как благородна кровь, быстро текущая по его жилам, как звучно колотится сердце у него в груди, как высоко вздымается лоб над его честными глазами. Он мнил себя господином, бросающим своим псам объедки и кости. Он мало думал о том, как псы пережевывают грязными зубами подол его белоснежного одеяния и тянут, тянут, тянут вниз и белое тряпье, и господское тело, и его хрустальную душу.

Принцу нравилось разглядывать в темноте лицо Марса. У него был слишком маленький подбородок, и оттого безвольным выглядел рот, но тем ярче горели во мраке угли его восхитительных глаз. Когда Марс пил, его щеки непростительно быстро становились пунцовыми, но совершенно очаровательным был его небольшой нос. Уши Марса всегда казались Принцу неприлично огромными, но они скрывались под богатством черноты его волос.

Марс напоминал Принцу одну из тех больших кукол, которых без конца дарили Арабелле, когда она была помладше. Сейчас он бы затруднился сказать, самому ли ему пришла в голову эта мысль или кто-то ему ее нашептал, но именно при приглушенном свете Принцу нравилось представлять, что Марс – его незаконно рожденный брат.

С полным ощущением собственного превосходства и даже некоторой примесью нежности он рассматривал несовершенные черты мальчика.

Смотреть на Конрада ему было неприятно. Его вид вызывал у Принца гадливость и какое-то нездоровое раздражение. В разговоре с Конрадом Принц обычно старался избегать смотреть на его рот, но оторвать от него взгляда он тоже не мог.

У Конрада были маленькие злые глаза, которые не доминировали над нижней частью лица и не перебивали впечатления, которая она производила. Когда Конрад улыбался, его узкие малокровные губы смыкались впереди и становились совсем белыми, так что казалось, что губ у него нет вовсе. При этом обнажались его клыки, придававшие Конраду и его тощей фигуре, нервно вздрагивающей от порывов ветра, звериный вид.

В эти нелегкие для Принца дни оба его недостойных приятеля взяли на себя обязанность развлекать его и являться по первому зову.

Заметив, что Принц уже пьян настолько, что все чаще забывает притворяться веселым, Марс забеспокоился.

– Знаешь Розу?

Принц мигом встрепенулся. Он прихлопнул рукой стакан с янтарным ромом, заключая там на время все свои мысли.

– Знаю ли я Розу? Я бы не знал крошку Розу лучше, появись она на свет в моих объятиях.

– Тут поговаривают, она собралась замуж.

– Кто?

– Крошка Роза. – Марс никогда не велся на притворство Принца и сразу видел все его игры, но всегда доигрывал их до конца. – Скоро станет женой моряка.

– Что неотесанному моряку делать с крошкой Розой?

– Вот он. Бестолковый верзила.

Марс ткнул пальцем в стол у стены и заставил Принца развернуться.

Повысив голос, Марс позвал моряка:

– Вольф! Иди сюда!

От дальнего стола у стены отделилось несколько теней. Труженики верфей приблизились к столу господ. Впереди стоял Вольф. Со своей лодки ему доводилось видеть всякое, но никогда из воды на него не смотрел зверь, которого бы он боялся больше, чем Принца.

Габриэль, в отличие от Принца, не чувствовал себя как рыба в воде, общаясь с бедными слоями городского населения.

Он привык к ласковому подобострастию прихожан, приходивших к его отцу, но не к корыстному подобострастию бедняков, мешавшемуся с озлобленностью, страхом и плохо скрываемой ненавистью.

Он чувствовал себя грязным, ступая по узкой улице, перерезанной веревками, на которых сушилось тряпье. Габриэля тошнило от запаха псины, близости моря и еще чего-то томительного и постыдного.

Но богатые люди не разводили и не продавали змей.

Габриэль услышал тоскливую, неспокойную мелодию. Он пошел на нее, как будто его кто-то ухватил за капюшон и потянул силой. На входе в лачугу он запнулся. На земле стояла плетеная корзина, и в ней было живое тело. Ни головы, ни крыльев, ни даже определенной формы – только конечности. Тонкие, всегда подвижные, со всех сторон покрытые кожей, шипящие, свистящие, хрустящие и шуршащие.