Людмила Евсюкова - Прыжок в ночи

Домой он прибежал потом, не чувствуя ног. Они у него к башмакам примерзли. Когда пришел к нему Максим за декадниками для отчета, он застал бригадира в ванне прямо в башмаках и верхней одежде.

Потом Роберт вообще перебрался в соседнее крыло дома, где жили Евсеевы, к одинокой женщине с двумя детьми. Она долго за ним ухаживала за его ласку и компанию, пока в поселке не появились мать Роберта, его жена и дети. Все с ужасом наблюдали, когда они всем семейством отправились к этой Валентине. Ну, думали: мордобоя не избежать. А ничего подобного. Они ходили к ней, чтобы выразить благодарность за уход за их Робертом, пока их не было рядом.

В семье Евсеевых, появилось больше единства и общих интересов. Раньше Катя из-за собственных комплексов стыдилась проявления чувств, прятала их за опущенными ресницами, сдерживала силой воли порывы страсти. Теперь она научилась давать им волю, ощущать близость супруга, прикосновение его ноги к ее ноге. И не отдергивала ее, как раньше, а млела от удовольствия. Ей нравилась эта нега, нравилось быть любимой и любить.

Единственное, чего ей сейчас не хватало, так это детского смеха и топота их ног по комнате. Хотя и была она совсем молодой, но, видимо, ее предназначение в этой жизни на земле – воспитание детей. Без них она тосковала.

Когда Максиму выдали первую зарплату, он оставил себе самую малость, остальные деньги отдал Кате и проводил ее в поездку за детьми. Десять дней пути пролетели незаметно. Когда она вышла из вагона, ее продолжало покачивать, как в поезде. Хотя в этом раскачивании она видела и некоторую пользу. Во-первых, меньше хотелось спать, а во-вторых, легче переносилась разница в 6 часов времени.

И все же курьезы от этой разницы случались. Когда рано утром все спали, Катя, уже привыкшая к бамовскому раскладу жизни, просыпалась, полная сил и оптимизма. Она стирала, готовила, шила, оформляла отправку вещей в контейнерной станции. Зато ближе к вечеру, когда соседи собирались в парке, на улице или просто выходили пообщаться на лавочке возле дома, она валилась с ног. И ничего не могла с собой поделать.

Катя спешила вернуться с детьми к Новогоднему празднику. За три дня она собрала вещи, отправила контейнер, забрала из детского сада документы детей и купила билеты на ночной проходящий поезд. Провожал ее с детьми немногословный свекор.

В Грозном было тепло и сухо. И Катя, чтобы не таскать большое количество вещей, надела на детей валенки, а сапоги отдала свекру, чтобы их потом прислали почтой. В Москве, когда состав прибыл через полтора суток, утром был морозец. А к отправлению поезда к обеду из Москвы до Тынды снег растаял. Дети с трудом переставляли промокшие насквозь валенки.

Хорошо, что Катя взяла для них сменные тапочки. Пока она с детьми находилась в теплом поезде, обувь высохла. И очень пригодилась на БАМе, где перед их приездом бушевала метель, и навалило снегу по колено.

Дети, несмотря на ночь, безотрывно смотрели на заснеженные города и поселки, визжали при попадании снега от отряхиваемых шапок и шуб пассажиров, входящих в вагон с улицы и приносящих с собой свежесть и морозный воздух.

Ване было пять с половиной лет, его сестренке в поезде исполнилось три годика.

Пассажиры с умилением спрашивали у малышки:

– И как же зовут это милое создание с бантиками?

– Мавиночка.

– Это что за чудо-юдо такое Мавиночка?! Может, малинка? Ягодка такая лесная, – улыбались они.

– Никакая я не ягодка. И вовсе не малинка. Я – Мавиночка.

– Ясно, ты не ягодка-малинка, – говорил кто-нибудь из пассажиров, хитро прищурив глаза, – Давай тогда спросим по- другому. Как тебя мама зовет?

– Солнышко мое.

– А папа?

– Ласточка и птичка синичка, – склоняла головку вбок Марина.

– Ого, сколько у тебя имен! – в купе поднимался хохот.– Ну, ладно, маленькое наше солнышко, возьми яблочки тебе и брату.

Ваня тем временем злился, что Марина никак не могла научиться говорить свое имя, хотя мама посвящает занятиям с нею львиную долю времени.

– Ну, ты, Маринка, даешь! Мавиночка- Мавиночка, – кривил он лицо.– Стыдно слушать твои глупости.

– Ваня! Не злись, прошу тебя. Я научусь, обязательно, – обнимала его малышка.

– Вот и учись! Не позорь нас, – отпихивал ее руки старший брат.

Катя даже в поездке занималась со своим солнышком, чтобы дочка научилась выговаривать «р»:

– Мариночка, скажи: « Трон»

Та повторяла:

– Твон.

– Кран.

– Кван.

– Краб.

– Кваб, – у девочки к концу занятий появлялись слезы.

И так повторялось изо-дня в день. Казалось, она так и не сможет сказать злополучную букву. Катя уже стала подумывать, что не надо было называть дочку таким именем.

И вот в свой день рождения она впервые сказала то, что от нее требовали.

Она заглядывала потом в каждое купе, где ее привечали, и гордо сообщала:

– А я тепер-р-рь пр-р-равильно говорю свое имя – Маар-р-рина.

– Какая же ты умница, – улыбались и обнимали малышку взрослые друзья. Они так привыкли к ней и ее брату, что, когда детям через неделю в четыре часа ночи следовало выходить из поезда, многие провожали их с сожалением:

– Будьте счастливы, дети! Пусть ничто не мешает вам быть такими же непосредственными, как сейчас.

Поезд ушел. Платформа опустела. На ней осталась лишь Катя с детьми. И кое-кто из пассажиров из других вагонов. Такова жизнь: все течет и изменяется. Вот и сейчас кто-то продолжил поездку в поезде, а кто-то шел навстречу неизвестности, зная лишь то, что мама рядом, значит, ничего плохого не случится.

Никто Евсеевых не встречал, хотя Катя послала мужу телеграмму с сообщением о дне и времени прибытия. Перед нею стояло несколько неподъемных сумок. И двое маленьких детей. Страх и отчаяние охватили ее, кровь прилила к голове: как же так, я ведь писала Максиму, что везу огромные сумки?!

Мороз крепчал. Под ногами прохожих скрипел снег, успокаивая отчаявшуюся мамашу и как – бы говоря: « Соберись. Возьми себя в руки. Это радостная и беззаботная жизнь делает людей счастливыми, а беспрерывная борьба вырабатывает стойкость».

Катя повесила тогда две сумки на плечи. Две другие взяла в руки и приказала детям:

– Держитесь за эти сумки. Помогайте мне.

Ясное дело, помощи не было никакой, но появилась уверенность, что дети не отстанут и не потеряются на перроне. Она сжала от усилия челюсти и шаг за шагом продвигалась к вокзалу.

Она старалась думать, что непредвиденные обстоятельства помешали мужу встретить ее с детьми, но на самом деле чувствовала полное разочарование в нем из-за падения с пьедестала, на который в последнее время сама же усадила его. Лучше бы она продолжала, как раньше думать, что люди несовершенны с самого рождения. Тогда бы ей легче было чувствовать его невнимание.