Руслан Гавальда - Uisce beatha (повести)

Подняв голову, он понял, что это банка соленых грибов. И эта банка мигом от него укатилась в неизвестном направлении.

Голубцы, расправив капустные крылья, куда-то улетали, и ничего-ничего не лезло в рот Володе, хотя он так этого хотел!

Кошмар длился до утра. Утром он понял, что это были галлюцинации и, обессилив вовсе, наконец, уснул сладким младенческим сном.

Спустя несколько дней, Володя понял, как понимают кошки, паразиты и дикие животные, что держаться лучше всего возле людей. Там, у них он сможет не потерять моральный облик, забыть речь, которая ему, впрочем, теперь совсем без надобности, и вообще – быть в центре событий. Так как сексуальные потребности Володе теперь отпали на второй план (и прежде всего у него должна быть задница в тепле и желудок набит), то он перестал считать, когда-то такую значительную часть своей жизни за людей.

И вот, он приходил недалеко от прописки за МКАДом, смотрел на сверкающие окна, и думал о том, какой он был когда-то гад.

Он собирал недопитые и недоеденные яства со столиков Макдональдса, и пожевывая их злился на те глупые вещи, о которых когда-то думал он сам.

«Зря я верил рекламе, что от этой еды толстеют», – думал он, когда какая-нибудь девушка говорила другой о том, что так они станут коровами и не смогут через месяц отправится на пляж в Испанию или Турцию (зависит от того, сколько папа денег даст) терять девственность со сладким, загорелым иностранцем. Он наших не дождешься!

Он вспоминал, как он в детстве смеялся над слишком экономной тетей Верой! Она то с её миллионами, всегда доедала все до крошки. Она всегда хранила остатки еды для того, чтобы разогреть и поесть на следующий день! Даже если её было мало.

– Ничего, – говорила она, – Тебе хватит! А я себе яичницу пожарю, или кофе обойдусь. А ты – растешь, ешь…

Он вспоминал, как мама говорила ему за столом, когда он не доедал хлеб:

– Нельзя оставлять! Бога гневишь!

– Я потом доем!

– Ешь сейчас! Нельзя оставлять еду, не к добру…

И что он только не вспоминал! Плохо, плохо он обращался с едой. Видно, пришла её очередь.

Он видел, как кто-то в ресторане разозлился на официанта:

– Я же сказал без этого чертового соуса! – разгневался он, и швырнул поднос, который с грохотом перевернулся с кусочками какой-то удивительной жареной рыбы.

Бомж взглотнул, в стаканчике больше не осталось кофе, и он встал, пошагал спать к себе. Ему, наверное, рыба будет сегодня сниться. Селедка, других он не помнит.

Ты не поверишь, но бомж по имени Володя, хотя и не имел никакого паспорта, все же был еще в душе человеком. Недаром говорят, все бомжи – когда-то интеллигентные профессора и люди творческие.

И дегустатор, который теперь был отправлен судьбою на её самое дно, тоже был интеллигентным, но уже социофобом. Пока он шел, не смотря под ноги, к нему на встречу попался какой-то человек. Бизнесмен, наверное. Он был мертвецки пьян и еле-еле стоя на ногах, обратился к нему:

– Папаш, а, папаш!

Володя вытаращил глаза и стал искать отступные пути, отходя назад.

– Не бойся ты, папаш! – продолжал попытки вступить в контакт крутой перец, – выпей со мной! Поговори! У меня телка только что разбилась! Я ей только вчера подарил новехенький бентли на день рождения, а она… Шмяк об забор, и нет никакой телки! Дала-то всего два раза, папаш! Ох, горько мне… Поговори со мной, поболтай…

Бомж Володя хотел жить больше, чем пить или говорить. А вдруг это Патрик Бэйтмен и он ненавидит всех на свете, у кого нет красивого и дорогого костюма от кутюр?

Патрик Бэйтмен приблизился.

– Хочешь выпить?

Володя отрицательно покачал головой.

В костюме оглядел его с ног до головы и говорит:

– От тебя неприятно пахнет. В чем это ты?

Эти фразы заставили Володю поверить в правильность своих выводов. Он отошел.

– Вот тебе деньги! Хочешь денег? – облизнулся Патрик Бэйтмен, и бомжу Володе стало очевидно, что он – это он, просто бедный и невезучий дегустатор, а он это он – Патрик Бэйтмен.

Наложив в штаны, Володя бросился бежать. Бежать, не оглядываясь! Он знал, чувствовал спиной, как Патрик Бэйтмен поплелся к своему огромному черному автомобилю. Наверное, он все-таки решил догнать и убить его.

«Что делать наивному, бедному Володе? Кто его защитит там, за МКАДом? Кому нужны интересы маленького россиянина, ходившего лишь полюбоваться на кушанье через окна в рестораны?»

Он бежал, сердце его колотилось! Он даже трясся, когда оказался в домике, а потом, лишь под утро, все-таки уснул.

Проснулся Володя плохо помня, что было вчера, как после хорошего дня дегустаций раньше, но очень хорошо отчего-то запомнив лицо Патрика Бэйтмана. Он перекрестился совсем озябшими от холода пальцами и осторожно высунул голову на улицу посмотреть, там ли он или нет. Ему казалось теперь, что его поджидают.

Но не было никого вокруг, и бомж успокоился. Он залез обратно в норку и стал сидеть. Тихо, как мышь. Чувство страха побеждало чувство медленно просыпающегося голода, и он просто грелся. На улице был мороз. Володя нежно думал о тех временах, когда вот в такие вот тридцатиградусные морозы мама просила его сбегать в ближайший ларек.

– Купи малосольной рыбы, если есть! И зеленый горошек не забудь! – давала она ему наказ, и он слушался, но, умел извлечь выгоду из этих дел и морозов. Он говорил матери:

– Мам! А если сдачу дадут, то можно мне жвачек купить!

Мама делала кислую мину, но сама, и он это знал, специально давала ему на покупки денег так, чтобы осталось много сдачи.

Иногда он ничего не покупал, а говорил просто:

– Можно я себе сдачу оставлю?!

– Зачем?

– Копить буду!

– На что?

– Не решил еще.

Проснулся Володя темной ночью. От холода, голода и от страшной силы недержания. Ему хотелось, безумно хотелось в туалет. Он пошевелился, как вдруг понял, что от этого ему становится еще холоднее.

Он облизал губы и, закрыв рот, понял, что они у него слиплись из-за страшного мороза. Теперь он не мог их разомкнуть.

«Если плевок мерзнет в сибирских морозах на лету, то не мерзнет ли струя того, что выпускает наш организм после переработки всех полезных соков и жидких веществ наружу?» – вдруг подумалось ему, и он инстинктивно схватился за что-то между ногами. Ему было страшно! Ох, как же страшно ему было!

От холода он не мог шевелиться. От холода он не мог плясать так, как плясал ранее где-нибудь, ожидая в очереди в клозет. Например, в школе после столовой, отчего-то представилось ему.