Алексей Пшенов - Заговор астрономов

© Алексей Пшенов, 2018

ISBN 978-5-4493-8222-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Заговор астрономов» написан ещё в 2007 году, но до сих пор не издавался. Это мой первый и самый любимый роман.

Мальчик третий день ходил по краю совхозного поля. Длинной деревянной рогаткой он, словно миноискателем, раздвигал невысокую, но довольно плотную траву и внимательно смотрел себе под ноги и. Иногда мальчик нагибался и, подняв с земли какой-нибудь камушек, придирчиво осматривал его со всех сторон. Потом, с сожалением покачав головой, он отбрасывал камушек к просёлочной дороге, огибавшей поле со стороны ручья, и с недетской сосредоточенностью продолжал свои поиски. Дремавшие возле ручья коровы и угрюмый бык, ревниво следивший за своим гаремом, давно не обращали на мальчика никакого внимания, и только пожилой пастух на пегой прихрамывающей кобыле изредка подъезжал к мальчику, задавая одни и те же вопросы:

– Ну, что, не нашёл?

– Пока нет.

– Может, он не здесь упал?

– Здесь, – уверенно отвечал мальчик.

– Если найдёшь, покажешь?

– Конечно.

– Ну, ищи, ищи… – с ироничным сочувствием кивал головой пастух и неспешно возвращался к своим коровам.

Когда после полудня пастух, оглушительно хлопая кнутом, погнал своё стадо на дневную дойку, мальчик грустно вздохнул и, вспомнив про ждущий дома обед, вернулся к дороге. Привычно глядя под ноги, он медленно побрёл по пыльной обочине к переправе через ручей, за которой начиналась тропинка, ведущая через лес к дачному посёлку. Пройдя метров двадцать, мальчик остановился и присел на корточки. Рядом с тропинкой лежал плотно вдавленный в сухую спекшуюся землю тёмно-бурый камень с золотистыми вкраплениями. По форме он был похож на рубило первобытного человека из учебника истории за четвёртый класс.

– Так, вот ты какой! – восхищённо пробормотал мальчик и попробовал выковырнуть свою находку из земли, но тут же отдёрнул руку. Странный камень оказался горячим, словно пирожок только что вынутый из духовки. Мальчик удивлённо посмотрел на нежаркое августовское солнце, подёрнутое лёгкой августовской дымкой, послюнявил указательный палец и, ещё раз дотронувшись до камня, снова отдёрнул руку, будто его ударило электрическим током. Тогда он снял с себя выцветшую ковбойку и расстелил её на траве рядом с камнем. Потом палочкой-рогаткой он вывернул свою необычную находку из земли и аккуратно закатил её на рубашку. Туго связав рукава, мальчик весело помахал получившимся узелком вслед уходящему на ферму стаду и вприпрыжку побежал к переправе через ручей.

От терпкого запаха земляники у Саши уже кружилась голова. Солнце наконец-то выбралось из-за сосен, и над огородом задрожало влажное марево испаряющейся росы. От долгого ползанья по грядкам ноги у Саши затекли до бесчувствия, а поясница ныла все сильнее. Устало посмотрев на оставшиеся не обобранными крупные изумрудные кусты, он беззлобно пробормотал: «А пошли бы вы…» – и, поднявшись с коленей, с удовольствием потянулся. Потом мужчина поднял корзины, наполненные влажными ароматными ягодами, и, перейдя через ручей, мимо хаотичного нагромождения разноцветных кособоких сарайчиков, направился к дому.

Дом был большой и старый, – классическая зимняя дача тридцатых годов, рубленая из огромных лиственничных брёвен, с тремя теплыми комнатами и кухней на первом этаже, застекленной летней террасой и просторной мансардой, выходящей торцевыми овальными окнами на восход и на закат. В северном скате крыши имелось большое мансардное окно, придававшее старой подмосковной даче какой-то иноземный шарм. Говорили, что первый владелец дачи, профессор истории, был еще и астроном-любитель и, едва ли не собственными руками прорубил это диковинное в те времена окно, чтобы спокойно любоваться ночным небом. С той поры к средней комнате мансарды, где оно находилось, навсегда прилипло прозвище – обсерватория. Незадолго до войны профессор благодаря бдительности своих коллег сменил цивильный костюм на лагерный бушлат и отправился на далекий Север добывать золото для родной страны, а дача, сменив нескольких хозяев, в середине пятидесятых годов досталась Сашиному деду, мелкому отставнику из МГБ. Попав в профессорский кооператив, расположенный в сосновом бору, дед, потомственный крестьянин, был немало удивлен.

– Только медведи живут в лесу, – тихо бурчал он, деловито подрубая корни вековых сосен на своем участке.

Расправившись практически со всеми затенявшими землю деревьями, дед разбил за протекавшим через участок ручьем, обильно удобренный навозом огород, протянул по периметру забора, словно колючую проволоку, двойной ряд малины, а дорожку от ворот к дому обсадил кустами крыжовника и смородины. К счастью, участок деда был угловой, и вся его бурная хозяйственная деятельность протекала в стороне от любителей дикой природы, проживавших в кооперативе научных работников. Единственной его соседкой была Ольга Константиновна Муромская – вдова известного химика Корнеева. Потомственная княгиня, всякое повидавшая в своей жизни, абсолютно невозмутимо смотрела на то, как её новый сосед истребляет реликтовых великанов. Детей и родственников у Муромской не было, и на даче с ней всё лето проживали Орловы – потомки ее ещё дореволюционной прислуги. В их семье было четыре человека: тетя Нина, которая, продолжая традицию своих родителей всю жизнь прослуживших у Муромских, трудилась домработницей у Ольги Константиновны, обслуживая ее летом на даче, а зимой в городе; ее муж – дядя Толя, работавший токарем на заводе и проводивший все свои отпуска на даче с молотком и ножовкой в руках, всё время что-то мастеря и ремонтируя; дочь Лена – серьезная пухленькая девочка с толстой рыжей косой, в смешных круглых очках, целыми днями бродившая с сачком по ближнему лесу в поисках бабочек и стрекоз; и сын Павлуша – карапуз вечно перемазанный зеленкой, носившийся по огромному участку Муромской с игрушечным луком в руках и куриными перьями в волосах. Жили они в отдельном летнем домике, который дед презрительно именовал собачьей будкой.

– Барыня живет во дворце, а её слуги спят в конуре! – возмущался он в неожиданных порывах классовой неприязни.– А, между прочим, бар у нас еще в семнадцатом году отменили.