Константин Милованов - Всё дело в шляпе. Рассказы

Театр – это наша жизнь. У каждого своя отведённая роль в этой постановке… Мы заучиваем монологи, репетируем сценки, оттачиваем движения, но лишь в экспромте проявляется талант актёра, его истинный характер, заложенный в нас Автором. Мы сами ставим свою игру, режиссируем, порой мастерски, порой по-детски наивно, причём в этой неумелости проскальзывает та завораживающая искренность, которой особенно аплодируют. Мы всегда стараемся понравится зрителю, когда это получается – мы на виду, во свете, но иногда выглядим не вполне достойно и тогда пытаемся спрятаться за кулисами, в гримёрке, но уединиться негде – всё есть сцена. Вся жизнь на виду, вся жизнь в напряжении, расслабиться некогда. Финал нам не известен, Автор старательно утаивает его от нас – этим и прекрасна жизнь. Вы глубоко заблуждаетесь, если считаете, что Автор вначале написал пьесу, а потом выпустил нас играть свои роли. Всё происходит здесь и сейчас, в живую, экспромтом, просто Автору подвластно время, и он может иногда заглядывать вперёд. Он ведь Автор.

Сцена никогда не пустует.

Ромео: «… – О милая Джульетта! Зачем ты так прекрасна? Можно думать, что смерть бесплотная в тебя влюбилась. Что страшное чудовище здесь прячет во мраке, как любовницу, тебя! Так лучше я останусь здесь с тобой: из этого дворца зловещей ночи я больше не уйду; здесь, здесь останусь, с могильными червями, что отныне – прислужники твои. О, здесь себе найду покой, навеки нерушимый; стряхну я иго несчастливых звёзд с моей усталой плоти! Ну, взгляните – в последний раз, глаза мои! Вы, руки, в последний раз объятия раскройте! А вы, мои уста, врата дыхания, – священным поцелуем закрепите союз бессрочный со скупою смертью! Сюда, мой горький спутник, проводник зловещий мой, отчаянный мой кормчий! Разбей о скалы мой усталый челн! – Любовь моя, пью за тебя! (Пьёт.) О честный аптекарь! Быстро действует твой яд. Вот так я умираю с поцелуем.

Ромео умирает…

Джульетта просыпается. Она пошевелилась.

Джульетта:

– Ах, отец мой! Мой утешитель! Где же мой супруг? Я помню всё, и где я быть должна. И вот я здесь. Но где же мой Ромео?

Шум за сценой.

Брат Лоренцо:

– Шум слышу я. Уйдём же из гнезда заразы, смерти, тягостного сна. Противиться нельзя нам высшей воли: надежды все разрушены. Идём! У ног твоих лежит супруг твой, мёртвый; и с ним Парис. Идём, идём, я скрою тебя в обители святых монахинь. Не спрашивай, бежим, уж близко стража. Бежим Джульетта, медлить нам нельзя.

Джульетта:

– Иди, иди же. Здесь останусь я. (Брат Лоренцо уходит.) Что вижу я! В руке Ромео склянка! Так яд принёс безвременную смерть. О жадный! Выпил всё и не оставил ни капли милосердной мне на помощь! Тебя я прямо в губы поцелую. Быть может, яд на них ещё остался, – он мне поможет умереть блаженно. (Целует Ромео.) Уста твои теплы.

Голос стражника за сценой:

– Веди нас мальчик.

Джульетта:

– Сюда идут? Я поспешу. Как кстати – кинжал Ромео! (Хватает кинжал Ромео.) Вот твои ножны! (Закалывает себя.) Останься в них и дай мне умереть. (Падает на труп Ромео и умирает.)…»

* * *

Опускается занавес. Зал оживился:

– Как мир земной несправедлив! Все ценности перемешались. Кто смерти заслужил – живёт, кто сердцем чист, тот умирает.

– Что наша жизнь – срок испытаний, тест на прочность. Терпи Ромео несколько минут, проснулась бы Джульетта – и счастье было б в доме их… Мгновения – вершители судьбы, рабы мы обстоятельств. Но убивать себя зачем?

– Трагедия… Эмоций всплеск и всё – лихая смерть… Как вспыльчивы мы были, сколь глупостей мы натворили в пылу внезапных чувств, что нами управляли.

– Волнения, переживания – как мир их чуден и прекрасен, без них постна земная жизнь. Как не хватает нам их здесь, остались лишь воспоминания. Палитра чувств – вот суть всего живого. Что окружает нас сейчас – сухие факты, цифр круговерть. А где ж эмоции – властители ранимых душ?

– Миром движет пламенная страсть, а правит им холодный разум.

– Но страсть сильней – она порыв, дающий всем свершениям начало.

– Сильней, сильней… её сейчас мы лишены. Да, не ценили мы и не хранили то, что всех дороже. И что толкало нас покинуть тот прекрасный мир, мир трепетный и чуткий.

– Ромео и Джульетта покончили с собой из-за любви. Из-за того, что друг без друга не представляли жизнь свою.

– Самоубийство – зло, ведущее в погибель, низменный порыв затмивший солнце, возмездия боязнь и подлый страх перед грядущим.

– Мы здесь статисты. Крупицы «за» и «против» подкладывать не нам на чаши истины весов.

– Здесь оправдание – страстная любовь, не вам ли знать, какая это сила. Пред нею нет преград.

– Не мы творцы сей жизни, не нам и отнимать её. Пусть даже нам подарена она, распоряжаться ею мы не вправе.

– Самоубийство – грех во всех мирах, во всех веках. Но вот вопрос – кто же даёт нам силы преодолеть зловещей смерти страх?

– Вопросов больше, чем ответов.

– Не будем их судить, тем более не наше это дело.

– Ах, эти бури чувств, волнений ураганы, что наполняли нас. Ведь мы ради любви на всё готовы были.

– Ушедший красок мир, хоть был жесток, но всё ж прекрасен.

– Вернуться бы туда хоть на денёк – увидеть солнца луч и аромата трав вдохнуть.

– Да, хоть одним глазком, одной ступнёй, одним прикосновением…

В детстве мы все играем в игры с той искренностью и непосредственностью, которые присущи этому возрасту. Потом мы взрослеем, но не перестаём играть, игры из детства переходят во взрослую жизнь. Меняются только игрушки и ставки: если в детстве на кону стояли – бескорыстный азарт, весёлый задор и не особенно важно – кто победит; то во взрослой жизни на кону стоят деньги и тщеславие. А это уже серьёзно, в таких играх человеческая жизнь порой ничего не стоит. Если правила детских игр чётко регламентированы, то во взрослых играх правила «размыты», а бывает их вообще нет – есть понятия, которые не всем понятны, а кто их соблюдает, вообще не понятно.

Когда я был маленьким в нашем дворе была очень популярна одна игра, называлась она – Бэрик. Играли в неё в основном после дождя, когда было грязно и на земле стояли лужи. Во время игры в Бэрика, на улицу выходило всё детское население нашего дома, а взрослые собирались у окон и наблюдали, прячась за шторами и занавесками, а может нам это только казалось. Суть игры заключается в следующем: большому плюшевому медведю к шее привязывали верёвку и обмакивали его в грязную лужу. Как только плюшевый медведь опускался в грязь, он начинал называться Бэриком, чем он был грязнее и мокрее, тем он считался лучше. Считалочка определяла – кто водит. Задача водящего состояла в том, чтобы попасть грязным Бэриком, разматывая его на верёвке, в другого игрока. В кого попадал Бэрик, тот сам становился Бэриком и соответственно водящим. Всё это происходило под весёлое улюлюканье толпы. Мы бегали босиком по лужам и старались побольнее и «погрязнее» ударить друг друга Бэриком. Не трудно представить в каком виде были игроки, да и зрители были ненамного чище – земля у нас чёрная «жирная».