Лайм о'Некк - Протухшие сумерки. Сборник мужских рассказов

Она готова была спасти всех. В ее квартире всегда были какие-то щенята, оставшиеся без матери, больные кошки, бездомные рыбки. Постоянно у нее проживали четыре кота: Джон Сильвер, Винсент Ван Гог, Павла Корчагина и адмирал Нельсон. Клички я придумывал им сам. Понятно, что первый был безногий, второй с оторванным ухом, третья с перебитым позвоночником и неконтролируемыми тазовыми функциями, четвертый – мой любимец, без глаза.

Как-то зимой я навестил ее на работе. В темной комнате свет горел только в ламинаре. Там же, согнувшись над плашкой, с пипеткой сидела N. Было немного скучно смотреть, как она работает, и N подарила мне перманентный маркер, которым я сразу начал разукрашивать стекло и стены ламинара. Основной темой перфоманса стала хвалебная ода, посвященная начальнику лаборатории Бухальцеву.

Бухи, Бухи, га-га-га,

Вы откуда и куда?

Есть хотите? Да-да-да.

Остальное ерунда.

Он был явно не очень хорошим человеком – N совсем не ругалась, но весело смеялась над стихами. Покончив с ламинаром, я вновь попытался заинтересоваться ее работой.

– Что ты делаешь?

– Кормлю колонию лейкоцитов.

– Чем кормишь?

– Спиртом.

– Этиловым?!

– Да.

– Эн! Это не еда, это пьянка.

– Для них еда.

– А можно я тоже с ними поужинаю?

Через несколько минут мы знатно выпивали втроем: я, N и колония белых кровяных шариков. Претендуя на интеллигентность, пили коктейль «Кровавая Мэри» – смесь водки и томатного сока. С интеллигентностью же получилось как обычно. Водка и сок кончились, а интеллигенция осталась. Пришлось занять у лейкоцитов спирт-сырец и развести водой томатную пасту. Праздник продолжался всю ночь.

Бухальцеву определенно не понравилась хвалебная ода, написанная столпом ирландской поэзии, и N вскоре начала работать в другой лаборатории. Там они синтезировали уникальный иммуномодулирующий препарат. Лечить им можно было практически все. Действительно, при какой болезни не страдает иммунитет? А я как раз страдал от весенней аллергии, поллиноза. N убедила меня, что их препарат от аллергии – первое дело. Я прошел курс лечения и стал ждать результатов. Препарат начал действовать практически сразу. Через несколько дней я стал безудержно чесаться. Это выглядело нелепо в течение дня, а ночью становилось вовсе невыносимо. Алкоголь спасал, но ненадолго. Консилиум, проведенный лучшими будущими выпускниками ведущего Российского медицинского ВУЗа, решил однозначно – лекарственная болезнь. Это был приговор Энкиному препарату. Назначили мне противоаллергическое, что-то для очищения крови и желудка. Стало значительно хуже. Расчесы нагнаивались, появились безобразные блямбы на ногах и руках. Зуд был ужасный. Алкоголь еще помогал, но даже моя луженая ирландская печень уже не выдерживала такой нагрузки. Я пошел в кожно-венерологический диспансер.

– Чешется? – спросил мужиковатого вида врач.

– Чешется, – ответил я.

– Значит, чесотка, – подвел итог доктор.

Я обиделся. Не поверил. Сопротивлялся и убеждал. Анализ показал правоту Эскулапа. Конечно, работая в реанимации, постоянно контактируешь с разным сбродом, бомжами, часто без перчаток. Но чесотка! Не благородный туберкулез или стыдливо интимный сифилис. ЧЕСОТКА!!! С таким диагнозом ты сам становишься бомжем. Хуже только вши.

Одна радость, бензилбензоат, назначенный Айболитом, вылечил меня в первый же вечер. Это очень необычная жидкость. Натираешься ею, и на фоне зуда появляется легкий холодок, как будто кто-то морозным дыханием овевает твое тело. Но сразу мысль уносится вниз, в пах, где начинает разгораться пожар. Нет спасения от костра, разведенного там. Огонь горит все ярче и жарче, и ты уже простился со своими гениталиями, и готов все оторвать, лишь бы прекратить этот невыносимый жар. Вдруг, внезапно на тебя обрушивается тишина. Звуков нет, только гудение струны в жаркий летний полдень. Исчезло ощущение собственного тела. Теперь ты легкое невесомое облачко, летящее в небесах. И, боясь спугнуть забрезжившую надежду, ты осторожно начинаешь прислушиваться к своим чувствам и понимаешь – зуда нет.

Энкино лекарство было реабилитировано. Позже, весной, я понял, что мой поллиноз тоже прошел.

Закончив университет, я распределился в ординатуру по внутренним болезням на базе Московского Госпиталя Пролетариев Всех Стран Объединяйся. Пролетарии были настоящие – с фабрик, заводов, строек. Заходя в палату на обход, кажинный раз приходилось объяснять элементарные правила личной гигиены и мотивировать на еженедельную стирку носков. В начале зимы монтажник из выздоравливающих решил сделать мне приятное: постирал носки, побрился и протер лицо туалетной водой. Судя по запаху, воду эту он купил в подземном переходе, на распродаже. Но поощрить и поддержать такое правильное начинание было необходимо, и я полчаса расхваливал его парфюм, его самого и СМУ-12, где он имел честь трудиться. В день выписки пролетарий подошел ко мне с интригующий улыбкой Деда Мороза в канун Нового года.

– Помнится, доктор, вам мой парфюм понравился? – широко улыбнулся он.

– Да, хороший сильный запах.

– Ну, так и возьмите его себе, у меня тут почти полфлакона осталось!

Другой, Василий, выписываясь, зазвал меня в туалет, достал из-за пазухи откупоренную и уже ополовиненную бутылку «Сахры», грязноватый стакан, налил в него мадеру, передал мне и выпил остатки из горлышка со словами:

– Пей, доктор! Заслужил! Полечил на славу.

Руководил отделением терапии Виталий Гаврилович Петров. В прошлом военный врач с боевым опытом, он рассказывал, как в начале шестидесятых в Алжире жил в одной палатке с французами. Как они научили его выпивать по бутылке вина на завтрак, обед и ужин. Причем эта привычка осталось у него до сих пор, только на завтрак он теперь выпивал литровый пакет красного вина, а обед и ужин сопровождал водкой. Каждую пятницу мы шли с ним на обход. Выслушав мой доклад по пациенту, Виташа бегло проводил осмотр и затем, более тщательно обыскивал тумбочки и прикроватное пространство. Как правило, все наши строители к выходным готовились заранее, делая запасы крепких алкогольных напитков. Найдя алкоголь, Виталий Гаврилович хмурил брови, пугал рапортом по месту службы, досрочной выпиской, неоплаченным больничным и, скомандовав: «на утилизацию», уносил бутылки к себе в кабинет. Конфиската ему хватало аккурат на неделю, до следующего обхода.

Врач он был хороший, больные его любили, и администрация смотрела сквозь пальцы на то, как вечером он уходил с работы на четвереньках. Ко мне он относился по-отечески. Мой генетический ирландский алкоголизм и его русское хлебосольство создавали идеальные условия если не для дружбы, то, по крайней мере, для долгих посиделок, разговоров и прочих приятностей, которые всегда сопровождают мужчин, употребляющих крепкие спиртные напитки с удовольствием и без страха.