Тамара Сальникова - Рябиновая осень

Подрастающий день на лужайке пустующей в зелени
Позабытую кем-то игрушку нашёл и играется
(Непригодный автобус – ресурсы исчерпаны временем,
Но весьма интересный – испачканный силой и храбростью).

Замирание в окнах, а раньше виднелось движение.
Выползает трава, где бежали речушки швов сварочных.
Пересушенный глянец – потрескался лоск со свечением.
Разыгрались осколки лучами с разбитыми фарами.

С головой уплывает в абстракцию старая ржавчина,
Со своих зарисовок сложила картину кустарности.
Иллюстрации рушат останки разбитые, сжатые.
А над ними бессильная бабочка дышит усталостью.

Долетела взглянуть на того, кто прожил её вечности,
Кто увидел, узнал, повстречал, умирал здесь отчаянно.
«У меня возрождения циклов всегда бесконечность есть» —
День подумал, зевая. Накрыл те тела бездыханные.

Разлито на порции то, что в меня затекало, копилось,
Всё то, что подвергла фильтрации, сушке, повторным
Смешениям с пошлостью разума. Скрыта зеркальность под пылью
Из странностей, в текстах сверкает притворность.

Готова делиться трудами. Всем: «Здравствуйте! Я проведу Вас
В безумство.» Но фразы не стали терпеть, дожидаться
Пока их озвучат, и сами пошли огибать равнодушность
Людей, декораций, поверив, что те должны ждать их.

Они выходили из телодвижений, из сдержанных жестов
Руки, что свободна от свёртков замятых тетрадок;
Гремели, стучали: по стенам, в дверные полотна из жести,
Но звуки ушли в их прозрачность, абстрактность.

Тогда крупы слов захотели сбежать изо рта, разгуляться.
Часть билась о воздух, но кто-то с припадками, в стаю
Сбивался, метался, желая весь вплавиться в разные взгляды.
Вокруг то кружилось, то падало, а я

Стояла на публике голая, в свете, себя ненавидя,
Прикрытая феями, ёжиком, мёртвой медузой.
Заметят такое лишь те, в ком застряли слова, не навылет
Прошли (их края завязала на узел).

Тихий город у синего моря,
Рядом степи с духмяной травой.
Как люблю твои, Родина, зори!
Уезжая, тоскую душой…

И куда бы ни шёл и ни ехал,
Все дороги ведут в Таганрог.
И дела все как будто не к спеху,
В дом родной лишь ступлю на порог.

Мне акации нашей аллеи
Шепчут песни прошедших времён.
И мечтаю вернуться скорее
В дом, где детством бывал обделён.

Я мечтаю прижаться к ладоням
Милой мамы и, так же, – отца.
Вспоминая о детстве, с поклоном
Целовал бы я их без конца.

1.
Говорят же: ровню ищи, не сочти за бред;
Ошибёшься с подругой – нахлебаешься, милый, лиха.
Как же случилось, что воин, мудрец, аскет
Замуж взял за себя чокнутую шутиху?

А пошли птенцы – как с концами свести концы,
Как творить ежечасную битву Духа?
У неё всё песенки, пляски, прорехи да бубенцы.
Отвернёшься к стене – обнимет и поцелует хотя бы в ухо.

Обовьёт, дурная: ни целомудренной красоты,
Ни влекущего обещания рая того земного,
Всё бы травы ей жечь, хохотать и взрывать мосты,
Всякий день изменяя масть, ох, опять, неужели снова.

Говорят же: ровню ищи, не сочти за труд;
Как с такою женой продвигаться к предвечным высям?
Ты же не дурень и не презренный шут,
Ты от иллюзий стремишься быть независим.
Сколько за эту жизнь она тебе написала писем?

2.
Скоморошья шкура моя пестра,
А под нею – волшебного жар костра.
Обними, отогрейся, и всё пройдёт,
Засыпай, мой суженый, до утра.

А под пёстрой шкурою зимний лёд,
Приложи, где больно, и боль замрёт.
Амулет безумно прекрасных лет —
костяная змея, гибкий мой хребет.

А под пёстрой шкурой – стальной скелет.
Мне Праматерь на кости напела плоть.
Муж твой будет, сказала Она, аскет —
Будь готова любую выстоять непогодь.

Положила за сердцем опаловый ясный крест,
Поселила верность в моей груди.
Муж твой будет, сказала Она, мудрец —
За молчанье не очень строго его суди.

Окунала мои ладони в родник-без-дна,
Полный соком Луны и защитой от лих любых.
Муж твой воином будет, сказала Она,
Исцели его раны, когда он позволит коснуться их.

Скоморошья шкура моя пестра,
И тряпьё в бубенцах – на дыре дыра.
Засыпай, мой суженый, до утра.
Я тебе женою сотворена.

Говорят, не ровня?
Да ни хрена.

Если ты слышишь глухой барабанный бой,
Слышишь – единственный из толпы – барабанный бой,
Если Луна из жёлтой сделалась золотой,
Значит, Они пришли за тобой, пришли за тобой.

Если дыбом встают волоски вдоль всего хребта,
Дыбом встают волоски вдоль всего твоего хребта,
А в подреберье – сосущая пустота,
Значит, твоя судьба изменяется навсегда.

И как бы ты ни был чист, искалечен или учён,
Их появления ты не предвидел и не учёл.
Чёрен пером, Безымянный стоит за твоим плечом.
Та, что Не Названа, улыбается ни о чём.

Если дурман закипает в твоей крови,
Чёрный дурман закипает в прекрасной твоей крови,
Даже не думай, не пробуй, напрасно Их не зови:
Нету имён у Тех, кто рождён до первой земной зари.

И вдруг в темноте, среди пляшущих жарких тел,
Сделается дорога, как ты хотел.
Ступишь, пройдёшь по прямой, невредим и цел,
Встретишь и обретёшь именно ту, которую ты хотел.

Те, Кто приходят, когда ты меньше всего готов,
Те, Кто приходят, когда ты совсем готов,
Юн или сед – отречён – не целован – вдов —
Это Они пинком отправляют тебя в любовь.

Смолкнет на миг глухой барабанный бой —
Грянет опять барабанный безумный бой.
Вечно отныне мне танцевать с тобой,
Переплетаться единой судьбой слепой.

Верь, моя радость, белая кость, удалая стать.
Мне ли не знать, моя радость.
Мне ли не знать.

Как поутру моя Госпожа собирается в лес на охоту:
Бурый плащ шерстяной и зелёную грубую куртку наденет,
Крепкий лук снаряжает моя Госпожа, смертоносные стрелы,
Пламень кос убирает Она под суконную серую шапку.

Провожая Её, во дворе плачут старые слуги:
Госпоже бы ходить в изумрудном шёлковом платье,
Госпоже бы украсить чело венцом драгоценным,
Вышивать золотые цветы на торжественной ткани пурпурной.