Михаил Каюрин - В лабиринтах судьбы

И вдруг ему стало стыдно за себя, за эгоизм, с которым он жил последнее время, за дурацкое испытание верности Катерины. Защемило под сердцем, заныло нестерпимо. То ли необъяснимая тревога, то ли появившаяся внезапно ревность толкали Сергея вперёд всё быстрее и быстрее. Он побежал, а пробежав сотню метров, остановился. Зачем бежать-то? Если одна живёт – успею, зайду на огонёк. Сердце загнанно заходилось в груди, отдаваясь сильными толчками в висках.

«Не одна, не одна», – злорадно стучало сердце. Он постоял, успокоился, потом размеренным шагом направился к своему дому.

Мать уже хлопотала по хозяйству во дворе. Увидев сына, обрадовалась. Вытерла руки наспех о подол, обняла его.

– Батя где?

– А бог его знает. Опять в тайгу подался. Ещё темно было, как ушёл. Ты-то как, сынок? – Ефросинья заглянула в лицо Сергея.

– Николай утверждает, в норме всё. Ему не верить нельзя.

– Слава Богу. Поблагодарил хоть Колю-то?

– Конечно, мам.

– Когда сулится в гости? Не сказывал срок-то?

– Его не понять, мам. Вначале хотел поехать вместе со мной, потом передумал, летом обещался. Но, по-моему, в этом году вообще не приедет. Работа у него такая – хирург. Ты знаешь, какие очереди к нему? Знаешь, сколько людей хотят оперироваться именно у него? Толпы! Належался я, насмотрелся. Только и слышно: Николай Степанович, да Николай Степанович!

– Вот и, слава Богу, вот и хорошо. Стало быть, нужен людям наш Колюшка-то. Он добрый, с детства такой. Пусть сеет добро своё, добром и обернётся.

Ефросинья замолчала, сгребла морщинистой рукой передник, смахнула слезу.

– Пошли в избу, сынок. Завтракать пора.

Трёхлитровый чайник, посвистывая носиком, дожидался на плите. Мать разлила чай в кружки, поставила варенье. Посредине стола в большой эмалированной чашке ещё дышали жаром свежеиспечённые шаньги. Вопрос о Катерине вертелся у Сергея на кончике языка. Выждав некоторое время, он всё-таки не утерпел, спросил:

– Не знаешь, как поживает Катерина Гайворонская? Замуж никто не позвал?

Спросил и замер, ожидая ответа.

– Живё-ёт, – протянула мать и как-то необычно вздохнула. – Одна живёт. Кто ж её прокажённую-то в жёны возьмёт? Разве что из города кто польстится, аль дружки Ромкины подомнут под себя.

– Почему… прокажённая?

– Как почему? Известное дело: отец – Иуда был, она, стало быть, дочь Иуды. По Евангелию-то, сказывают, Иуда Иисуса Христа нашего предал, народ озлобил против себя. Вот и Катерина злобит сельчан. Предаст она мужа своего, если таковой найдётся, рано или поздно предаст. Лучше бы съезжала из посёлка, не терзала бабские души. Вон сколько мужиков с войны не вернулось. Сколько без вести пропало. А может, этот Гайворонский их и порешил. Всё может быть. Никто сейчас не скажет. Катерина – дочь изверга. Живёт, людей сторонится, никак отцовское золото отыскать не может. Отец-то, сказывают люди, много его награбил в войну. В доме оно спрятано. Сбудет Катька своё золото и – поминай, как звали.

Сергей сидел неподвижно, ощущая в себе лёгкий озноб, как при поднявшейся внезапно температуре. То, что он услышал, – поразило его несказанно. Сергей мог бы, без сомнения, объяснить матери, что Катерина здесь не причём, что дочь за отца не в ответе. Но он понял: мать не примет никаких объяснений. Ей это было ни к чему. Она поверила в кривотолки односельчан достаточно глубоко, и переубеждать её в чём-то обратно было бессмысленным занятием. Откровенно говоря, он и сам на некоторое время усомнился в своих представлениях о Катерине и не знал, как поступить. Захотелось срочно увидеть её своими глазами, расспросить обо всём обстоятельно. Но шло время, а он не сдвинулся с места. Постепенно такая мысль отошла в сторону. Мать повздыхала и удалилась.

«Но почему так несправедливо всё сложилось? – задавал многократно вопрос себе Сергей. – В чём причина? Как и чем можно помочь Кате?» Размышлял, мучился и не находил ответа.

…Катерина проснулась от неясной тревоги в себе. До этого ей виделся сон и, пробудившись, она принялась восстанавливать его в памяти. Ах, да! Вспомнила! Бабы не подпускали её к колодцу. Стояли плотным кольцом и возмущенно что-то кричали. Рты их раскрывались широко, глаза округлились, а голоса не было слышно. Что они кричали, понять было невозможно. Всё происходило, как в немом кино. Катерина обошла стороной дом Кутеихи и заспешила к другому колодцу. Но и там стояли те же самые бабы. Неимоверно хотелось пить. Катерина облизнула пересохшие губы. Оглянулась назад, и там тоже стояли бабы. Они беззвучно раскрывали рты и размахивали коромыслами. Катерина в растерянности остановилась посредине улицы и не знала, что предпринять. Вдруг появился звук, она отчётливо услышала каждое слово визжавшей Кутеихи:

– Не дадим, бабы, воды Катьке! Пусть пьёт из лужи!

– Не дади-им! Пусть лакает из лужи! – хором подхватили бабы, и Катя проснулась.

Долго лежала в постели, не поднимаясь.

«А ведь сон в руку! – обрадовалась она – Надо выкопать свой колодец, в огороде».

Лицо её озарилось улыбкой, глаза блеснули лучами восходящего солнца. Она выпрыгнула из постели, закружилась по комнате.

«Сделаю свой дом крепостью. Тогда от людей не нужно будет ничего. Продукты буду привозить из города. Пусть бабы злятся от бессилия».

На востоке яркой синевой наливалось небо. Солнце сноровисто катилось из-за Колаповой горы, разбрызгивая ослепительный свет во все стороны. Блеснула между елей спокойная гладь реки Чусовой. Зарождался очередной день.

Было около восьми часов утра, когда Катерина вышла из дома. Ласково пригревало солнце. Лопаты стояли в углу сарая, поржавевшие и в паутине. Их не касалась чья-либо рука со дня похорон отца. Выбрав одну из них и прощупав черенок на прочность, Катерина направилась за дом, где, по её мнению, было самое подходящее место для колодца. Поплевав на ладони, как это делали мужики, она вонзила лезвие лопаты в землю и наметила контур ямы. Вначале толстым слоем шёл жирный чернозём. Катерина сложила его отдельной кучкой.

«На грядки пригодится», – рассудила она по-хозяйски. Потом последовала глина, но не вязкая, с песчаными примесями. Такая глина обычно используется для кладки печей. К полудню Катерина углубилась на черенок лопаты и была очень довольна своей работой. Горели ладони, пот струился по лицу, но она будто не замечала этого. Передышки длились недолго. Как только ветер, струящийся над землёй, охлаждал разгорячённое тело, Катерина спускалась в яму и возобновляла работу. Увлечённая трудом, она не заметила Кутеихи, которая воровски подсматривала через щели в заборе. Через четверть часа по посёлку пополз слух: «прокажённая» откопала золото и собирается бежать из посёлка.

Не обошёл слух и избу Жигарёвых.