Михаил Каюрин - В лабиринтах судьбы

Лет тридцать назад появился впервые здесь Степан Жигарёв. Места эти ему сразу понравились. Тайга щедро дарила ягоды, грибы, дичь. Если говорить о сенокосных лугах – лучших мест и не отыскать. Густая сочная трава позволяла всего лишь с нескольких небольших полян поставить пузатый стог сена. Именно в этом месте заканчивался шумный перекат и начинался плёс. Удить рыбу можно было на выбор. Поднявшись вверх по реке, порадуешься хариусу, спустившись вниз – с восторгом затянешь в лодку крупного леща или язя. Однако охотники и рыболовы старались обходить столь щедрое место. С незапамятных времён оно пользовалось плохой репутацией, и народ окрестил его Гиблым Яром.

В округе располагалось несколько колоний и, то ли охрана была не на должном уровне, то ли контингент в них находился довольно ушлый, но, так или иначе, почти каждый год совершались побеги. Соблазн у зеков был велик. В колониях с особым режимом у «полосатиков» сроки немалые, а рядом заманчиво гудит стальная магистраль. И пусть по ней бегут не пассажирские поезда дальнего следования, пусть это всего лишь товарняк с рудой и углем, но он идёт без остановок до Чусовской – узловой станции Свердловской железной дороги. Там можно легко затеряться. Некоторые беглецы избирали иной путь и шли сразу к реке. За ночь им удавалось уходить по ней очень далеко.

Люди всячески избегали возможной встречи с «гостями» из-за колючей проволоки, поэтому в окрестностях Гиблого Яра всегда было безлюдно. В памяти свежи случаи смерти невинных людей. Но Степан Жигарёв открыто игнорировал опасения и лучшего места не желал.

Нынешним летом вновь был побег. Из колонии особого режима бежал Роман Гайворонский по кличке Баклан. После встречи с отчимом он ушёл в тайгу и словно растворился в ней. Несколько раз участковый милиционер Николай Ищикин делал вылазки-облавы на беглеца. Но тщетно. Капитан и сам понимал: искать Баклана в тайге бесполезно. Не таков он, чтобы залечь где-нибудь в пихтаче и хлестать водку. Беглый заключённый в тайге – что иголка в стогу сена.

С реки подул влажный прохладный ветерок. Степан встал, достал из шалаша телогрейку, набросил на плечи. Разжёг костёр, потом снова улёгся в своё ложе. Чуть слышно шелестел прибрежный ивняк. Ленивые волны, набегая на галечник, создавали монотонно-убаюкивающую мелодию. Незаметно для себя старик вновь задремал. Ему приснилась старшая дочь Анна, безвременно ушедшая из жизни пятнадцать лет назад. Стройная, чернявая, с распущенными до плеч волосами, она стояла на высоком берегу реки и что-то кричала ему вниз, где он смолил лодку, подготавливая к сезону. Мутная вода, словно смертельно раненый зверь, набрасывалась на бугристую каменную грудь горы, будто состоящую из сплошных мускулов, и, разбившись о её скалы, с грозным шипением сползала обратно. Голос дочери, смешавшись с несмолкаемым шумом потока, относился ветром вниз по течению и тонул в бурлящей стремнине.

…Случилось это в год её совершеннолетия. Анна росла весёлой и общительной девчонкой. Красотой природа наделила её щедро – от парней не было отбоя. А она выделяла среди всех поклонников лишь одного – молчаливого вальщика леса Костю. Васька Ермаков знал о взаимоотношениях Анны и Кости, но никак не мог смириться с мыслью, что девушка достанется не ему. С завидным терпением он переносил все её дерзости и насмешки над собой. Когда понял окончательно, что у него нет никаких шансов на взаимность, решил отомстить Анне, растоптать её любовь. Васька принялся следить за влюблёнными ежедневно, следуя за ними по пятам.

Шли дни, недели, месяцы. Он выследил место их свиданий, тщательно изучил маршрут, по которому Анна в одиночку возвращалась домой. Девушка не хотела, чтобы её видели вместе с Костей, и сама определила место расставания. Ермаков вынюхивал каждый шаг, опасливо прячась за пригорком, когда Анна проходила мимо. Он рассчитал всё до мелочей.

Однажды, как только стемнело, Васька засел в густом пихтаче и стал ждать. Послышалась знакомая песня – Анна возвращалась домой. Словно зверь на охоте, Ермаков приготовился к нападению. Едва девушка миновала его – выскочил из засады, в два прыжка очутился на тропинке и рысью набросился на неё сзади. Закричать Анна не успела – зажав ей рот грязной ладонью и матерно ругаясь, негодяй мгновенно подмял её под себя и с животной страстью в теле разорвал на ней одежду…

В ту же ночь Анна повесилась. Не в силах пережить случившееся, она забралась на самую вершину старого осокоря, скрутила жгутом любимую косынку в ромашках – подарок Кости, – изготовила петлю и набросила себе на шею.

Наутро всё население их небольшого таёжного посёлка в скорбном молчании собралось у холма, на котором гордо и одиноко возвышался могучий осокорь. Посреди холма, обхватив руками, казалось, намертво ствол дерева, голосила мать Анны – Ефросинья. Степан же, онемев от внезапно обрушившегося горя, бестолково топтался подле неё, поглаживал беспрестанно жену по голове, и бросал на людей затуманенный взор. Слёз у него не было – красные воспалённые глаза выражали душевную боль намного ярче, нежели бы он плакал. Когда к дереву подошёл милиционер и, отстранив рыдавшую Ефросинью, собрался взобраться на осокорь, чтобы срезать петлю, из толпы вдруг выбежал Костя. С негодованием в голосе он громко закричал:

– Постойте! Что вы делаете?! Как можно?

Милиционер вначале опешил, не понимая, что от него требуется. Потом, заглянув в глаза парню, посторонился.

Спускал на землю мёртвую Анну Костя очень долго, осторожно и бережно, словно боялся причинить любимой нестерпимую боль. Закончив, взял её в последний раз на руки и понёс к машине, как невесту. Поцеловал Анну в лоб и громко, как-то неумело, с выкриками, разрыдался…

– Проснись, батя! – неожиданно произнёс кто-то рядом громким голосом.

Степан открыл глаза, резко приподнялся, сел. Перед ним стоял Роман Гайворонский.

– Ты что это по ночам колобродишь-то? – первое, что пришло на ум, спросил спросонок старик.

– Не спится отчего-то на земле, видать, сказывается привычка отдыхать на нарах. – Баклан осклабился и подошёл ближе, присел на корточки рядом. – Обитаю я сейчас неподалёку от тебя. Стало быть, мы соседи. Вот я и подумал: а почему бы не потрясти губой с хорошим человеком? Верно? Может, потом у меня сон какой-нибудь звездастый завяжется.

Степан достал кисет, принялся раскуривать трубку.

– Третью неделю по тайге петляю, а кажется, будто третий месяц пошёл, – продолжил Роман. – Как заяц. Достал меня ваш участковый мент, никакого покоя от него. И что он такой службистый? Не знаешь, случайно? Сидел бы себе в посёлке, да самогонщиков ловил. А то, всякое в тайге случается, – напорется, ненароком, на что-нибудь острое.