Михаил Каюрин - В лабиринтах судьбы

– Это всё слова. Вылетели и пропали. Не видать их, в руки не возьмешь, не разглядишь: где – правда, а где – ложь. Так-то, Рома. Факты нужны, а у тебя факт один: мёртвый конвоир на делянке. Так сказывал нам Николка-власть.

– Трепло этот ваш Николка-мусор. Откуда ему знать, что произошло на самом деле? Живой свидетель один я, да какой-нибудь зверюшка, разве что, который в тот момент под кустом отсиживался.

– Вот и возьми того зверька в свидетели, может Ищикин и поверит, – усмехнулся Степан.

– Да пошёл ты… умник хренов! Не нуждаюсь я в свидетелях, и на зону, я уже говорил тебе, возвращаться не собираюсь. Мне сейчас надо отсидеться в тайге, потому что идти пока некуда. На малине шухер был, менты повязали нужных людей. Стал бы я здесь мохом питаться? Выждать нужно. А там – море, солнце, девочки – э-эх! Не понять тебе, дремота таёжная, жизни вора на воле.

– Разве это вольная жизнь – в страхе ходить, тележного скрипа бояться?

– С чего ты взял, что я боюсь?

– Знаю. Ты и сейчас боишься. Ночами плохо спишь, сны дурные тебе снятся. Али не так?

– Не так!

– Врёшь ты всё. Разве пришёл бы ко мне, кабы не страх? Разве не стоит у тебя перед глазами солдат убиенный?

– Не стоит, потому что не убивал я конвойного! Не убивал и всё тут, баста! И не лезь мне под кожу, прокурор грёбаный.

Баклан жадно приложился к бутылке, отпил три больших глотка, поморщился.

– Перестройка долбанная! Даже водку разучились делать – бензином несёт! Фу-у!

Он непроизвольно икнул, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, выгоняя изо рта мерзкий привкус.

– Точку в этом деле поставил Фитиль, – продолжил Баклан, проикавшись. – На конвойном и на себе, сам того не предполагая. Пронюхал, сука, о предстоящем побеге, подрулил в лебёдочную и вкрадчиво так шепчет:

– Давай, Баклан, уйдём вместе. Ты ещё только прокручиваешь свой план, а у меня он готов давно. Осечка исключается, бля буду. План рассчитан на двоих. Когда выйдем к «железке» – катись куда задумал. Я не стал кочевряжиться, согласился. Любой зек знает: с зоны свалить – не простое дело. У Фитиля в плане получалось всё ловко, гладко. В день побега мы с ним на болоте корячились, лежнёвку клали. С утра, не переставая, лил дождь. Намокли мы изрядно. Костерок разложили. Ну и конвойный с нами, разумеется. Больше рядом никого не было. Остальные работали за болотом. Сидим, сушимся: нас двое, солдат и собака при нём. Фитиль сигнал подаёт: пора. Я тут же схватился за живот, прошусь за куст. Солдат поломался немного, но отпустил. Собаке приказал охранять. Сам с Фитилём остался. Всё шло, как по маслу. Оставалось только пушку с конвойного сорвать. Обычно конвоир носит оружие на плече, а тут взял и перевесил на грудь. Ситуация усложнялась. Фитиль решил перестраховаться, воткнул парню перо в живот. Солдат оказался хваткий, успел нажать на курок. Очередь пришлась Фитилю по башке. Смотрю – завалился он, в крови весь, лица не видать. Собака – ни с места. Уставилась на меня, рычит угрожающе. Долго я с ней возился. Толком и не помню, как мне удалось завалить такого волкодава. Всё было, как во сне. Потом дал дёру. Так вот и ушёл. Руку, вот видишь, овчарка порвала. Рана сочится до сих пор – не заживает. Может, подскажешь какую траву приложить?

Баклан облегченно вздохнул, облизнул пересохшие губы. По всему чувствовалось – он во второй раз пережил, уже мысленно, страшную трагедию, разыгравшуюся на болоте.

– И что, вертухаи даже погони за тобой не организовали? – спросил Степан.

– Почему же? Хватились нас вечером, погнались с собаками. Только ведь я тоже не пальцем деланный. Скатил бревно с берега и сплавился по реке. Сбил собак со следа. Видел с противоположного берега, как они тыкались мордами в осоку.

– Уйти-то, ты ушёл, только вот куда и от кого? – раздумчиво проговорил Степан. – Как теперь к жизни возвращаться?

– А никак. Теперь – никак. Добился, чего хотел. Достал гниду, и легче мне стало. Жить стану по-человечески. Никто больше не увидит Баклана на зоне. Я своё уже оттянул. Хватит. На рожон не лезть, умно жить – мусора не загребут. Отчим вон, сколько лет в тине сидел. Политический, не урка. И я понаслаждаюсь жизнью.

– Дурак ты, Ромка. Наивный, как пацан. Поймают тебя, рано или поздно.

Степан плеснул в свою кружку немного водки, молча выпил.

– Ты изворотлив, верно, – продолжил он. – Только вот жизнь иногда совсем иначе поворачивается, чем ты её запланировал. Порой и не догадаешься, что ждёт тебя впереди. Захотят поймать – поймают. Будь уверен. Тебя обязательно станут искать. За своих.

– Вот-вот, за своих. Сразу убьют, не разбираясь. Поставят к стенке и – нет Баклана.

– Зря не поставят. Законы на что?

– Э-э, дед! Ты живёшь ещё в царские времена. Прокуроры с урками не валандаются! О справедливости только в книжках пишут. В жизни всё-ё иначе. Верят буграм, верят воротилам. К ним прислушиваются, их защищают. А мы для них – что пыль на мундире или грязь на сапогах. Помыл, почистил и – опять как новый. Отбросы общества мы. Дунет ветер не с той стороны и – нет нас.

Роман со злостью ударил сапогом по ржавой консервной банке. С глухим звоном она исчезла в темноте.

– Вот так-то, – в который раз беглый зек смачно цыкнул слюной через зубы. – Повидал я людей, насмотрелся на них. Не угодил начальству, не помог воровать – и ты уже на нарах. Будешь умничать – упекут в психушку.

Возражать Степан не стал.

«В чём-то прав, Ромка, – подумалось ему. – Даже в таком маленьком посёлке, как наш, факты беззакония сплошь и рядом. В больших городах, надо думать, что…», – он не успел домыслить, его прервал Баклан.

– Ты знаешь, в чём смысл жизни? – неожиданно спросил он и выжидающе замолчал, уставившись на старика мутным немигающим взглядом. Степан не ответил.

– Раз молчишь – стало быть, не знаешь, – обрадовано заговорил вновь Роман Гайворонский. – И, если разобраться, не знает никто. Всякая тварь живёт, прежде всего, для себя. И никому она не нужна. И человек никому не нужен. Не было бы тебя, меня, ещё кого-то и – ничего, планета бы не остановилась. Вот у тебя, я знаю, есть сын. Скажи: можешь ли ты сделать его счастливым? Или, наоборот, он тебя? Молчишь? Потому что это полная чушь! Сказки для глупцов. Счастье даруется судьбой, а не человеком. Вы можете лишь помочь друг другу в чём-то, но не осчастливить. А это большая разница. Ты не знаешь, чего хочет он, а сын не знает твоих тайных помыслов. Каждый человек понимает смысл жизни по-своему, и зависит он от его сокровенных желаний. Вот тебе моя философия, старик.

Баклан изрядно захмелел, его понесло. На зоне у него не было возможности пофилософствовать. Там он мог только думать и молчать. Здесь же старик слушал его с покорностью и не перебивал. Затягиваясь ядрёным самосадом, изредка поддакивал и кивал головой.