Ольга Виноградова - Праздник юаньсяо. Старые и новые истории из моей китайской жизни

Очень мило, Себастьян, но не беспокойтесь. Я не стану новым божеством горы Тайшань, спрыгнув с вершины вниз головой, прямо на крышу отеля Celebrity, блюдцем с загнутыми краями лежащую среди магических облаков. Жизнь слишком коротка, чтобы оплакивать себя.

Возможно, эта боль, пробиваясь сквозь наркоз незнакомого чудного мира, одна лишь и напоминает мне о предназначении, обо всех тех, кому я должна однажды рассказать о чем-то сокровенном, о найденном мной Беловодье, рецепте счастья, запахе его, о том, как выглядит счастливый человек, о том, чем утешиться, как устоять в наступающем хаосе…

– Привет, русская! – машет мне рукой продавец фруктов, выглядывая из своего крошечного складика. Уже хурма перезрела – кивает на огнедышащую хурму, которая светится как мёд, – а ты все не идёшь. Непонятно чем питаешься. Хурма, вот, виноград. Ты красивая, русская.

– Интересно, где её муж? – спрашивает жена из-за его спины.

– А где твой муж? – переадресуется мне тут же вопрос.

– Не понимаю, – я мотаю головой.

– Всё ты понимаешь, – улыбается продавец. – Нету мужа. Вот возьму тебя в жены, будешь со мной фрукты продавать. Сразу весь посёлок прибежит.

– Хорошо, – подключаюсь я. – Я согласна. И представляю, как я восседаю среди гор винограда, томная и кудрявая.

– Ты видишь, – торговец хохочет так, что кепка слетает с его лысой головы, – всё она понимает. И продолжает, – жене: – а тебя сошлю в деревню.

Женщина бьёт его полотенцем, а мне говорит: приходи ещё, не обращай на него внимания.

Закупившись хурмой и виноградом, я замечаю, что вдруг стемнело. Надо бы ещё в магазин.

– О, смотри, вот и наша русская. – В магазинчике меня тоже знают. – За чем пришла?

Я пытаюсь показать: чепчик для душа. Приносят махровый. – Нет, не такой. – Находят правильный, даже два, на выбор. У китайцев всегда и всё найдется. А теперь и ещё кое-что нужно, хожу и собираю: красное вино, чипсы, конфеты из боярышника и несколько пакетиков специй.

– Давай, – продавщица начинает пикать, пробивая мой товар, и комментирует: вино и специи, как обычно. – Вот, смотри, хлеб привезли сегодня, и булочки.

– Спасибо, мне не нравится ваш хлеб.

– Нам тоже, – смеются продавщицы. – Мы не едим хлеба. Байбай, приходи, русская.

Как хорошо, когда у тебя есть знакомые.

Не торопясь, чтобы не помять сладкое тело хурмы, иду назад. Прохожу мимо парка. Мальчишки в темноте играют в салки. Старшие разминаются, дышат, сидят болтают.

– Ни хао 2 2 Nǐ hǎo (кит.) – привет. Правильно —nǐmen hǎo, когда приветствие адресуется нескольким лицам. , – говорю кому-то я.

– Ни хао , – бабушки передразнивают. – Сидим тут вшестером, а она – Ни хао . Лаовай 3 3 Lǎowài – иностранец (кит., разговорное, сниженное). … – качают укоризненно головами. Но они меня уже знают и машут руками вслед.

Поднимаюсь к себе на пятый этаж. Молодые немцы носятся по лестнице, свирепо стучась друг к другу, моя соседка Туяна, бурятка из Улан-Удэ, тоже с ними.

М о ю хурму, открываю бутылку и наливаю. В окно на меня смотрит гора. Когда я подыскивала себе новую работу, я из всех вариантов выбрала эту гору. И вот она владеет мной безраздельно. Каждый вечер мы с ней наедине.

Привет, русская. Радуйся жизни.

Эта осень, моя первая в Тайане, Шаньдун, была добрая и прекрасная – такое затянувшееся бабье лето, – яркая и щедрая на подарки, на светлые, почти весенние деньки, на урожаи разноцветной редьки, капусты – большой, маленькой и ещё десяти видов, острого перца, хурмы, мандаринов, колоссальных королевских грейпфрутов и студентов-первокурсников в голубых формах, весёлых, резвых, неожиданных и бесстрашных. Наши первокурсники маршируют на стадионах и площадях, они наполняют кампус и выливаются за его пределы, они поют и скандируют, едят в четыре глотки в лавчонках и в столовых, ставят тебя с тупик и огорошивают, внезапно атакуют и вдруг засыпают в перерыве, как подкошенные.

Во второй половине ноября обещали зиму, включили отопление. Какая она здесь? – я задавалась вопросом.

Русской зимы я не видела уже три года. Зима на юге, в Ханчжоу, была очень себе на уме, как и все южане. Цепенила и пронизывала. Хотя из месяца в месяц всегда что-то цвело, и магнолии не опадали, и пальмы зимовали в своих сереньких одеялах. Невидимая и церемонная, зима там подкрадывается незаметно, заползает в город по-пластунски, забирается сыростью и могильным холодом под брюки и за воротник, притворяется другом и балует солнышком в разгаре дня, уничтожает тебя ранним утром… Она поселяется у тебя дома (южнее Янцзы в Китае нет отопления) и превращает в лёд твои вещи, твои мысли…

А тут, в Шаньдуне, говорят…

..Она обрушилась на нашу провинцию свирепая и чужая, как война. Никакого тебе этикета. В ночь на судный день она уже хлестала меня в моём сне какими-то веревками, пускала в погоню разбойников с ножами, пугала чудищами…

…Утром было сравнительно тихо, и, хотя пасмурно, частично видно гору. Сначала мне показалось, что кое-где ближе к вершинам уже лег снег. Но белые плотные обрывки, которые я приняла за снег, шевелились, пытаясь примоститься в углублениях и зацепляясь за скальные выступы, белые обрывки, искрящиеся как сахар – которые не плыли вместе с основной массой серебряных, серых, ниже сизо-черных облаков, а скакали и разлетались независимо от неё – были тоже облаками, анахроничными письмами зимы, ещё непрочитанными, но уже изорванными каким-то страстным получателем. Вокруг горы клубились несколько параллельных миров, сезонов, лет, эпох, реальностей. Реальность была фрагментарна, она не складывалась в единую картину, она рассыпалась на пиксели.

Кофе имел другой вкус. Утреннее приветствие моего друга показалось важным, как письмо с фронта.

Когда я вышла из дома, кое-где накрапывало. Возле нашего дома дождь шёл, а у соседнего его не было, он сыпался как крупа – горстями – то тут, то там… Холод давил и наступал. Листьев на деревьях не было. Они все опали за одну ночь и лежали прямо на дороге, как груды тряпья. Возле платанов они были сухие, пожелтевшие и подпревшие, гинкго осыпались яркими золотыми бабочками, а деревья, похожие на тополя, сбросили листья ещё зелёными и свежими, лакированные и огромные как тарелки. И только одна сумасшедшая магнолия стояла пурпурная и торжественная посреди облетевшего парка точно оперная дива в вечернем платье в пустом зале.

…Через несколько часов я вернулась после утренних пар, легла вздремнуть и вскоре проснулась от страшного воя за окнами. Завывало так громко и театрально, что это казалось постановкой. Выл мужской голос, то низко, то повыше, с такими постанываниями что ли. Не как зверь, не как дитя, а как избалованный мужчина, но оглушительно громко. Моя завкафедрой, Чжу-лаоши, и Синхун, начальник международного офиса прислали сообщения с предупреждением: похолодало, одевайтесь теплее. Дело, похоже, было нешуточное.