Стефания Вишняк - Испекли мы каравай… Роман

– Надо было нам получше выковырять из них снег.

– А давай, мы их – на печку, и мама не увидит, пока они там сохнут, м?

– Только я сам их закину, потому что ты не докинешь. Я же старше тебя.

– М-гм.

Зимой их избушку обычно заметало снегом по самую крышу, и Толик с Олькой помогали отцу убирать снег в образовавшемся от входа до калитки за зиму тоннеле. А в его отсутствие они самостоятельно счищали снег с крыши отцовской совковой лопатой, которую тот почему-то называл не иначе, как «граб арка». Покончив со снегом на крыше, они, преодолевая невероятный страх головокружительной, как им казалось, высоты, пока не стемнеет, прыгали, с нее в большущий сугроб. Они не сомневались, что, только преодолевая страх, они станут смелыми, а значит, быстрее повзрослеют и станут сильными, умными и непременно добрыми.

В один из вечеров они с Толькой, опасаясь, что не успеют к приходу мамы очистить картошку, разделили ее поровну и стали соревноваться, кто быстрее выполнит свою норму. Тогда уже почти пятилетняя Олька проиграла брату, отстав аж на восемь неочищенных картофелин. Она страшно разозлилась и на затупленный ножик, и на себя, неумеху, и ей стало ужасно стыдно перед братом оттого, что, будучи девчонкой, проиграла в кухонном конкурсе, да еще и с таким позорным отрывом. И она тряслась в ожидании часа возмездия, когда старшие, высунув язык, начнут обзывать ее лентяйкой и копухой.

Но последствия были куда прозаичнее: на вопрос мамы, кто из них клал очищенную картошку в бидончик, а кто в миску, Толик, не моргнув глазом и даже не покраснев, соврал, что он бросал «свою» только в миску. Как оказалось, в бидончике почти все картофелины были очищены только наполовину и лежали нетронутой ножом стороной книзу…

У Ольки, по обыкновению, мгновенно навернулись слезы, ибо теперь чувство стыда сменилось ноющей болью от жгучей обиды за несправедливость, которая, казалось, ничуть не трогала ни маму, ни Аньку, ни самого проказника – старшего брата. Она лишь уединенно плакала, жестоко страдая и бессильно злясь на своих близких, и не знала, где ей искать утешения. Так уж было принято в их семье: не можешь сам за себя постоять – не надейся на сочувствие, поддержку, и тем более на защиту, даже если ты младшая. Потому и не жаловалась она родителям, бесконечно боясь их, особенно во гневе… Во время ссор разбушевавшихся в очередной раз родителей или брата с сестрой, она, не желая попасться им под горячую руку, забивалась под топчан, и, крепко закрыв глаза и уши, ждала, когда они утихомирятся, каждый раз опасаясь, что последствия военных действий будут весьма плачевны.

В домашних конфликтах в большей степени Ольку угнетало то, что у мамы не получалось заставить своих старших зарыть топор войны, потому как ее реакция на их жалобы друг на дружку лишь подливала масла в огонь. К примеру, Толька родился с особой приметой – на фоне его темно русых волос выделялось светлое круглое пятнышко на затылке, которое почему-то часто не давало покоя старшей сестре. И, всякий раз после очередной ссоры с Анькой (благо поводов для этого у них было предостаточно), Толька с ревом подбегал к маме:

– Ма-а-а-а! Анька опять меня обозвала «бычок с белым пятнышком»! А-а-а-ааа…

– А ты обзови ее ссыкухой! Вон, всю постель перессала, паразитка! Как ты у школу то пойдешь, га, зассанка такая?! С тобой жеш никто за партою сидеть не будет – провонялася вся! – незамедлительно отзывалась та, не отвлекаясь от какого-нибудь дела.

Далее почти всегда следовала братоубийственная драка с выдиранием клочьев волос, да разбиванием губ и носов до крови. А заканчивалось все тем, что мама бралась за веник, башмак или отцовский солдатский ремень, словом, за все, что ей попадалось под руку, и в сердцах приговаривала:

– Та как жеш вы осточертели, паразиты! Щас как приедет батя, он вам покажет, де раки зимуют!

На этом, как правило, ее роль миротворца заканчивалась.

Кого-кого, а батю, даже без ремня, дети боялись как огня – боялись по-настоящему, боялись больше всего на свете…

Что голод – не тетка, они были давно в курсе, потому как есть им хотелась всегда. Но, как бы там ни было, моментов, связанных с едой, оставивших неприятный осадок, в их детской памяти сохранилось сравнительно немного: к примеру, как они летом сначала в своем огороде объелись паслёна, а когда не хватило – забрались в соседний, и как страшно потом болели у них животы и прохватил понос. Еще, как мама тайком собирала жир с помоев, принесенных из школьной столовой и жарила на нем картошку на ужин… Да, пожалуй, еще, как по инициативе Аньки они однажды вчетвером отправились к бабе Арише в надежде на то, что та, несказанно обрадовавшись их визиту, хоть краюхой хлеба, да угостит долгожданных, любимых внучат, пришедших навестить любимую бабушку, живущую в другом конце города…

– Олька, это же баба Ариша тебя так назвала-а?! – умнющая, но очень голодная Анька, явно, что-то замышляя, начала издалека – Да она, она – я же знаю! Во-от… Значит, она тебя и до сих пор любит. Значит, и покормит нас всех, если мы все вместе придем к ней в гости вместе с тобой. Не будет же она одну тебя кормить? Мы же ведь тоже ее родные внучата… – логично заключила сестра.

Олька долго не соглашалась. Но Анька не сдавалась, тараторя без остановки, что она-де отлично помнит и то, как баба Ариша приезжала к ним в Муйначок на Пасху, и как она накормила всех вкуснятиной, и как велела всем называть Ольку Ольгой, вместо Маньки да Кланьки. А когда Анька вспомнила слова бабы Ариши о том, что к ним именно в тот день, когда родилась младшая сестра, прилетал настоящий Ангел, Олька сдалась и окончательно поддалась уговорам.

– Так! Только вы двое, – запирая за собой калитку, Анька кивнула на крепко взявшихся за руки Ольку с Павликом, – смотрите, маме не насексотьте, что мы ходили без спроса, а то нам с Толиком больше всех попадёт из-за вас. – И, возглавив сколоченный отряд, сестра гордо зашагала вперед.

Ничего не подозревающая, мило беседующая на крыльце с соседками баба Ариша, едва завидев приближающийся выстроенный по росту до боли знакомый выводок, застыла на полуслове и заметно напряглась. В тот день она явно пребывала в не очень хорошем расположении духа, и при встрече с внуками особой радости не проявила:

– О-о! Тильки подывытэся, хто ж це до мэнэ заявывсь…

– Здра-асьте… баба… Здрасьте… – не теряя надежды растопить сердце, такой неприветливой сегодня бабушки, наперебой поздоровались внуки.

– А ваш батько мэни вугилля привиз? Це вин прыслав вас, чи матэ?

– Да мы, это… ну, просто… п-проведать вас… – с жалкой улыбкой пробормотала Анька, втягивая голову в плечи.

Бабушка обвела непрошеных гостей недоуменным взором, а затем, будто мгновенно что-то поняв, уперла руки в боки и начала: