Стефания Вишняк - Испекли мы каравай… Роман

– Вапще-то, подкидышам не положено давать! Уйди отцудова, татарма!..Нам и самим мало…

– Ань, ну дай хотя бы только хлеба чуть-чуть… без сахара.

– А ты сначала попроси нормально!

– Аня, дай, пожалуйста… – попросила «нормально» Олька.

– Нет, не так! Скажи: «Дай мине!»

– Дай мине…

– А-а-а-га-га! Рука в говне! Вымой руку – тогда дам! – Анька заливалась смехом, пока сахар, с оставшейся уже половинкой горбушки, не упал прямо на землю. Она мигом подобрала его, обдула и снова вложила в образовавшийся в хлебе оттиск.

Безудержный голод взял верх над Олькиной гордостью и она, спешно вымыв руки в ближайшей луже, вытерла их о подол и, предвкушая лакомство, снова подбежала к сестре:

– Вот. Смотри – я вымыла! Ну, только капельку… А, Ань? Дай…

– А ты скажи: «Дай ми-не».

– Дай мине… – собираясь вот-вот разрыдаться, промямлила Олька, явно не ожидавшая никакого подвоха.

– Га-га-га-а! – потешались они уже на пару с Толькой.– Так у тебя же рука в говне-е! Вымой руку – тогда дадим!

– Ну я же… вы… мыла…

В итоге Анька с Толькой заглотили добычу сами, а зареванную Ольку увела к себе во двор Аркашкина бабушка Ася:

– Аркашку, ладно, обидели, чего свою-то донимаете? Бисмилля…

– А она и не наша! А ее нам татары подбросили, а мама ее просто подобрала-а! Вот так-уш-ки!! – заявила Анька, высунув язык в след уводящей Ольку соседке.

– Побудь тут, пока эти шайтаны угомонятся, – сказала Аркашкина бабушка, заведя Ольку в свой двор, и продолжила хлопотать над растопкой самовара.

– Слыхала, что кричат эти бесенята? – повернулась она к подошедшей невестке.

– Ну, – ответила тетя Нэля, пристально разглядывая Ольку, – да она и правда больше на нас похожа, чем на них…

– Бисмилля… Болтаешь, чё попало… да еще и при ней. Отрежь вон лучше им с Аркашкой еще хлеба, у него же эти черти отобрали, – проворчала бабушка, кивнув в сторону забора, за которым все еще доносилось гоготание Олькиных родственников.

Ольку, и на самом деле, из всех детей в семье выделяли темные густые волнистые волосы, большие глаза, и безупречно чистая матовая кожа. Но это, скорее, потому, что в жилах их отца текла толика казаческой крови, а у матери – благородной польской, что, очевидно, в большей степени и сказалось на облике их младшей дочки. Зато всем четверым в наследство от предков достались очень выразительные глаза; разве что Олькины, темно-зеленые, почти карие, были чуть больше.

В соседском дворе Олька начала успокаиваться, абсолютно не придавая значения тому, что сидит она и сидит себе на корточках, покачиваясь, на трубе от самовара… А когда огонь был разожжен, и бабушке Асе понадобилось устанавливать злосчастную трубу, та и обнаружила ее под ногами Ольки, но только приплюснутую и теперь ни на что не пригодную.

– О-о?! А я её ищу… Ты… да ты, что натворила-то, а?! Да она же и так уже еле-еле… Бисмилля рахман рахим… Ах, ты, шайтанка эдакая!.. – хватаясь то за трубу, то за голову, вскричала Аркашкина бабушка.

– Ма-а-а-ма-а-а!… – Олька до полусмерти напуганная внезапным перевоплощением добрейшей бабушки в разгневанную, вооруженную сплющенной трубой, злющую до умопомрачения бабу-ягу, с воплем рванула в сторону своего огорода.

Дома она забилась под топчан и, похоже, не собиралась выползать оттуда до конца всей своей ничтожной и никчемной жизни. Только здесь, в единственном укрытии, она смогла дать волю слезам, рыдая из-за постоянных неудач, вечно преследующих только ее одну. Но больнее всего ей было принять ту горькую участь «подкидыша», о чем так часто упоминала её старшая сестра. Она плакала и злилась на весь белый свет, с ненавистью дубася себя по чему придется.

Разбудил ее жуткий холод. Спросонья пошарив рукой в надежде найти спасительное одеяло, она, наконец, поняла, что не заметила, как прямо здесь, под топчаном и уснула. Выбравшись из укрытия и оказавшись в кромешной тьме, она догадалась, что вся семья уже видит десятый сон. Со стороны родительского ложа доносился могучий храп отца, и от осознания того, что ее с вечера никто не кинулся, Ольке стало не просто страшно и одиноко, а только горше и больнее…

За завтраком брат с сестрой весело наперебой рассказывали родителям, как намедни за Олькой гонялась Аркашкина бабка с трубой от самовара. Отец, не отвлекаясь от тарелки с супом, промолчал, а мама, отрешенно окинув взглядом горемычную младшую, сказала:

– Чив-во это туда нашу дядину дуру черти понесли? Теперь будет знать, как шал ацца по чужим дворам.

– Дядина дура! Дядина дура!… – злорадно торжествовали Толик с Анькой, пока отец не облизал свою ложку, не подошел к их столику и не треснул ею обоих по лбу.

С того дня Олька стала еще более усиленно мечтать поскорее вырасти, чтобы купить новую трубу для самовара для Аркашкиной бабушки, которая, в принципе, была доброй, и неплохо относилась к юной «шайтанке». Еще, конечно же, она купит целую машину сахара и хлеба, чтобы никто больше не жадничал, а значит и ни с кем не ссорился.

Случались в их беззаботной жизни и менее мрачные моменты, которые, правда, в большинстве случаев забавляли больше родителей.

Как-то теплым майским вечером мама, придя с работы, поделилась за ужином с отцом последними новостями с работы:

– Наши молоденькие учительницы де-то понакупляли себе к майским праздникам кофточки… э-э-э… кап… кап-роновые, вроде, называютца они. Откуда тока у людей стока денег на разную херню? Хм, и как тока их, голобоких, в энтих кофтах милиция-то пустила на парад?

– Та не на «парад» о то, граматейка, а на «демонстрацию», – меланхолично поправил ее отец. – Скока тебе раз о то говорить?

– Та какая разница?!

– Та большая: потому, шо «парад» это – военный, када с техникой о то. Так, шо там о то за кофточки, гов оришь? – поинтересовался он, нарезая хлеб.

– Та срамота одна!

Отец, приступивший к миске с борщом, стрельнул в маму веселым взглядом:

– Просвечивают так, чи шо?

– Если бы тока просвечивали… Как будто на их вапще ничего с одежды нету, ну! – насмешливо фыркнула она.

– Та не мели о то ерунду! Скока езжу- никада у таки хкофточках ото баб не видал.

– Та потому шо ты видишь тока одни юбки… Говорю же, шо я своими глазами видала: будто тока одни черточки на руках, на пузе, та на шее! Как простым карандашом понарисованы: тут, тут и тут, – показала на себе мама. – И – всё на свети наружу – и лифчик и половина цицек – полюбуйтесь, мол… Щитай, шо голяком пришли сегодня у школу. Ни стыда, ни совести. Еще учительницы, бл… дь…

– Та не матерись же ш ты при детях, язви тебя!

– Ну, если диствительна… Вот ты бы пошел на работу голяком?! Посмотрела б я… – засмеялась мама, подливая отцу добавки.